После того, как Гладков удостоверился в спокойном сне Лёли и ушёл, Володя тяжело опустился на табурет в кухне. Дома было прохладно, и он только теперь это заметил, раньше как-то не до этого было… Он потрогал белёный бок печи, совсем холодный. Видимо, Лёлька топила давно, уже успел дом выстыть. Володя почувствовал голод и вспомнил, что давно ничего не ел, в надежде, что по приезде домой что-то приготовит, а тут – такое… Он отыскал в холодных сенях кастрюлю, обычно жена выставляла туда сваренный суп, чтобы не испортился, и обрадовался – сейчас поест и согреется, потому что голодное тело, как известно, мёрзнет сильнее.
Но заглянув в кастрюлю он резко дёрнулся – в нос ударил кислый затхлый запах. Судя по всему, суп был сварен давно… очень давно сварен и позабыт в сенях. Чертыхнувшись и вспомнив сердитые слова Гладкова, что доктор всенепременно завтра же проверит, как он тут заботится о больной жене, Володя взялся хозяйничать. Вылив прокисший суп, он набрал в сенях сухих поленьев и принёс их к печи. Ничего, сейчас растопит печь, будет тепло, потом сварит гречку, уж в этом-то он давно поднаторел в походах, так что пусть выкусит этот доктор! Учить его ещё вздумал! В тайгу ходить – это не в тёпленьком кабинете сидеть, кто ещё поопытнее в жизни, как посмотреть!
Володя отворил чугунную дверцу печурки и обомлел – на холодных, давно прогоревших углях лежали мелкие, опалённые до черноты клочки бумаги, в которых он сразу же узнал свои карты… Судя по всему, Лёлька зачем-то порвала их и сожгла. Володе стало как-то жутковато, что, если Лёлька и в самом деле тронулась умом? Как оставаться в доме с сумасшедшей, что ей вообще на ум взбредёт? Всё, он завтра же поговорит с Гладковым, пусть определяют жену на лечение, кладут в больницу и лечат, а иначе он пожалуется куда повыше! Почему не принимаю мер и ждут, что человеку станет ещё хуже! Ведь он, Володя, не доктор, и не знает, как нужно вести себя с человеком, который явно не в себе!
Растопив печь остатками своих карт, он подбросил в огонь поленьев и осторожно заглянул в комнату. В доме стояла тишина, казавшаяся ему какой-то зловещей… Судя по ровному дыханию, жена спала, Володя прикрыл в комнату дверь и занялся готовкой.
И без того уставший с дороги, он сердито шоркал по кастрюле, отмывая её от прокисшего супа, и про себя думал… чего бы так с ума то и не сходить, на показ всему посёлку! Бедная- несчастная, да что же, можно подумать, она одна такая, кто ребёнка потерял, однако не все с ума от этого сходят! Это она нарочно, чтобы его, Володю, усовестить! А что, сама знала, что он геолог и работа у него такая, и что не будет он с ней дома в обнимочку сидеть, а вот теперь из-за её поведения все будут думать про него, какой он нехороший – не остался с женой её поддержать…
Кашу он не доварил. Оказывается, на старой плитке готовить сложнее, чем даже на походном костре, потому что плитка то грела, раскаляясь чуть не до красна, а когда он щёлкал старым, потрескавшимся регулятором, могла вовсе перестать греть. Но есть хотелось жутко, аж живот подвело, поэтому Володя молча пережёвывал недоваренную и чуть подгоревшую снизу гречку, и недовольно морщился.
А карты? Карты чем ей помешали? В самом деле, дурная баба. Вот только всё наладится, и Гладков от них отстанет, Володя припомнит жене такое к себе отношение! Ну и ладно, можно подумать, он сильно расстроился из-за этих карт! Да он каждую метку, каждое обозначение помнил наизусть! Завтра же возьмет в штабе новые, чистые карты и нанесёт всё то, над чем работал в последнее время.
