Никита нервно поводил глазами по сторонам, потом вдруг вспомнил про ведра с водой, которые до сих пор еще были в его руках. Опустив их громко на крыльцо, аж вода плеснула через края, он тяжело вздохнул и, пытаясь скрыть свое недовольство, произнес:
– Вот еще. Шибко надоть… ревновать.
– А я вот возьму и выйду за Матвея, – хитро прищурив глазки, дразнила девушка Никиту.
– Эх, Ульяна… негоже так: играешь с одним, а замуж собираешься за другого.
Девушка расхохоталась в ответ.
– Да то все не так, Никитушка, – улыбаясь, ласково говорила Ульяна, пытаясь свести все к шутке.
– Пойду я… Видать, тутось делать мне нечего, – сурово пробасил кузнец. – Не ровен час, сваты наедут. Мешаться не привык. – Махнув рукой, он повернулся и уверенно пошел к калитке.
– Никитушка, постой!.. Никита! – позвала девушка возлюбленного.
Но Никита не реагировал на слова Ульяны. Девушка догнала его у калитки.
– Да постой же, глупец ты этакий… – Ульяна положила свои руки на широкую грудь кузнеца и умиленно, снизу вверх посмотрела ему в глаза. – Экий ты упрямый. Ты мне люб. И никто более, окромя тебя, мне не надобен.
– Все шутишь?.. Видать, Матвей прав был, для тебя я… рылом не вышел.
После сказанного Никита обиженно убрал руки Ульяны, развернулся и молча исчез за калиткой.
Евдокия в это время стояла тихо за высоким забором и все слышала. Жарый, выйдя быстрым шагом на дорогу и не заметив женщину, уселся в свои розвальни, хлестнул вожжами лошадь и погнал в сторону окольной дороги, что за селом, где располагалась местная харчевня. Женщина проводила Никиту прищуренным взглядом и хитрой усмешкой.
Глава 6. У каждого своя забота
В пяти верстах от Березников, на краю большого заснеженного поля, через которое пролегала во всякое время года накатанная дорога, у березовой рощи, разместился небольшой, немного покосившийся, с виду невзрачный постоялый двор. Местные знали об этом уютном месте, любили его, вечерами коротали там время. Чужаки, оказывавшиеся в местах сих, крайне редко проезжали мимо, не заглянув. Постоялый двор славился харчевней с дешевой простой едой, гостеприимством хозяина да местной медовухой, старинный рецепт ее приготовления держался в тайне.
Дверь в харчевню со скрипом открылась. На пороге появился Никита. Хмурым взором окинул небольшой зал. Людей в теплой избе было немного: несколько местных да кто-то из проезжих. С кем-то из знакомых Никита поздоровался скупым кивком головы. У высокого прилавка, за которым стоял мелкий, но жилистый мужичек лет шестидесяти, лысоватый, с морщинистым лицом, кузнец остановился.
– А, Никита?.. Доброго времени суток! – поздоровался с ним хозяин постоялого двора.
– Не совсем оно и доброе, Потапыч, – стянув с головы шляпу, вяло ответил Жарый.
– И то правда, – согласился мужичок-хозяин, не проявляя обычную приветливость и словоохотливость.
– Потапыч, дай-ка мне медовухи, да поболе, – уныло попросил кузнец. – Быть может, тогда сей вечер и подобреет.
– А харчей? – предложил Потапыч. – Пироги есть, с рыбой.
Никита мотнул головой: – Не-а. Медовухи.
– Никита, а как там светец мой? – поинтересовался старик.
– А… светец… – вспомнил Жарый. – Справили. Можешь забирать, во дворе, в розвальнях моих его найдешь. – Но слов благодарности кузнец уже не слышал. Он неторопливо двинулся за дальний стол, одиноко стоявший в полуосвещенном углу зала.
– Макар! – окликнул Потапыч молодого чернявого парнишку, который обслуживал столы.
