Бахтеяров сделал пару шагов вперед и громко, пытаясь перекрыть стоны морозного ветра, произнес:
– Эй, на правом фланге!.. Что, успели подзабыть, где лева нога, а где права? Желаете муштры?.. Что ж, будет вам муштра. Как только день сменит ночь, сие и учиним. Причем это касаемо и старых вояк.
Тут ропот недовольства прокатился среди матросов. Вскоре возмущенные возгласы послышались и со стороны рекрутов.
– Братцы, вы что, запамятовали? Сено-солома! Сено-солома! – вдруг среди солдат послышались слова Жарого.
– Разговорчики в строю!.. – осек его капитан, после чего поучительно произнес: – Рекруты!.. Намотайте себе на ус: ежели говорит офицер, солдат в строю нем как рыба… А теперича слушай мою команду!
Новоприбывшие, переглядываясь, еле заметно покачиваясь то в влево, то вправо, все разом вдруг сквозь зубы зашипели:
– Сено-солома, сено-солома, сено-солома.
– Нале-е-во!.. – рявкнул капитан.
С поворотом у рекрутов вновь вышла оказия, но было уже намного лучше. Майор посмотрел на капитана и, проявляя снисходительность, одобрительно кивнул, но тут же добавил:
– И все же муштра им потребна, капитан.
– Поручик, продолжайте! – Бахтеяров передал команду Минскому.
– Сми-ирр-на! – скомандовал поручик и тут же поспешил к командиру полка с докладом о прибытии пополнения.
Усатый майор отмахнулся:
– Ладно, поручик, не морозь их, запускай в барак!
– Слушаюсь! (И – прибывшим:) Во-ольно! Внимание! Слушай команду! В барак по одному… сту-пай!
Спотыкаясь, запинаясь, толкая в спину впереди идущего, рекруты второпях двинулись в помещение. За ними стройно, гуськом друг за другом потянулись матросы.
– Поручик, а чего это они такое говорили? – поинтересовался майор, не отпуская с лица суровость. Другие офицеры с неменьшим интересом ожидали ответ.
– Вы про сено-солома, ваше высокоблагородие?..
Майор кивнул и тут же добавил:
– Не по уставу.
– Это так, для пользы, ваше высокоблагородие! – бойко ответил поручик.
– Ну ежели для пользы, то ладно… И еще, поручик, для дисциплины ради тебе пару дней быть при роте неотлучно.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – отчеканил Минский.
Большая часть флотского барака уже была занята прибывшими накануне из Гродно солдатами из разных пехотных полков. Увидев скукожившихся от мороза рекрутов, еще в гражданском, они оживились.
– А сие что еще за явление Христово? – с издевкой выпалил курносый солдат Ефим Баймаков.
– Никак молодняк к нам в пополнение, – заметил его сосед Тихон Елизарьев.
Оказавшийся здесь же капрал Семен Глотов, привычно проведя согнутым пальцем по густым рыжеватым усам, тяжело поднял глаза и сурово окинул взглядом вновь прибывших.
– Новоприборные[24], – пояснил он.
Капрала окружало несколько его однополчан из полка полковника Толбухина.
– Мне так мнится, господа хорошие, что службу государеву придется нести нам не токмо за себя, но и за сих желторотых, – ядовито высказался Назар Пташев. Грозно прищурив и без того маленькие глаза, упершись руками с раздвинутыми локтями в бока, здоровяк нарочно встал на пути движущейся колоны вновь прибывших. Рекруты, озираясь по сторонам, двигались сумбурно, толкаясь, наступая друг другу на пятки. Кто-то из них случайно задел плечом выставленный локоть Пташева.
– Эй, ты, недоросль, стоять! – сурово окликнул солдат рекрута. Тот попытался обернуться, но получил удар ногой в спину. Рекрут упал. Подняв голову и бросив исподлобья запоминающий взгляд на обидчика, юноша (им оказался Авдей Горбушкин.) молча проглотил слюну, встал и с оглядкой двинулся дальше.
