После обеда мне нужно было возвратиться в Элтем и приготовиться к утреннему выходу в контору. Как потом выяснилось, пасторское семейство усердно молилось, дабы загладить свою невольную вину: радушно приглашая меня приезжать к ним еще, они тем самым вынуждали «кузена Пола» совершать обратный путь в воскресенье, святой день для добрых христиан. И тем не менее они продолжали приглашать меня, а я продолжал бывать у них, когда позволяли дела, и тут мой добрый друг мистер Холдсворт, как, впрочем, всегда и во всем, старался идти мне навстречу. Никакое новое знакомство не могло поколебать моего благоговейного и восторженного отношения к нему! К счастью, в моем сердце хватало места для всех. Помнится, я так расхваливал им его, а ему их, что иначе как опрометчивой и отчасти смешной подобную манеру поведения не назовешь, и, будь я постарше и знай людей получше, вел бы себя умнее. Расточать заочные похвалы – значит готовить почву для взаимного разочарования при очном знакомстве, если таковое в конце концов состоится; словом, опрометчивость здесь налицо. Был ли я смешон? Возможно, хотя мне кажется, в то время никто из узкого круга участников не находил этого. Пастор с доброжелательным интересом слушал мои рассказы о необыкновенных достоинствах мистера Холдсворта, о его заморских путешествиях и приключениях. Мистер Холдсворт, со своей стороны, любил послушать о моих визитах на ферму и об устройстве тамошней жизни – любил в том смысле, в каком вообще мог любить «чистое» повествование, за которым не следует никакое практическое действие.
Той осенью я бывал на ферме в среднем раз в месяц. Жизнь в доме Холменов текла настолько тихо и мирно, что в моей памяти задержалось всего одно событие, на которое никто, кроме меня, не обратил, кажется, никакого внимания: Филлис наконец перестала носить свои нелепые куцые переднички. Не знаю, что побудило ее отказаться от детской привычки, но во время очередного визита я с удовлетворением отметил, что по утрам их сменили нормальные льняные передники, а в вечерние часы – черный шелковый. С приближением зимы ее синее ситцевое платье уступило место коричневому суконному… Все это звучит как описание деревенского быта в одной когда-то читанной мною книге: единственным знаменательным событием в жизни хозяйской четы был сезонный переезд из голубой спальни в коричневую[21].
Под Рождество отец приехал проведать меня и заодно представить на суд мистера Холдсворта свое изобретение, которое впоследствии получило известность под названием «движущее колесо Мэннинга». Кажется, я уже говорил, что мистер Холдсворт высоко чтил моего отца, с которым познакомился еще в пору своего ученичества в крупной механической мастерской; при встрече они всегда со смехом вспоминали, как один из «джентльменов подмастерьев», приступая к обработке металла, надевал белые замшевые перчатки – боялся испортить руки! Мистер Холдсворт часто повторял, что мой отец – гениальный изобретатель под стать Джорджу Стефенсону[22], а отец прислушивался к советам мистера Холдсворта относительно своих новых идей; на сей раз он хотел также узнать его мнение по поводу нового делового предложения.
Меня безмерно радовало, что при всей наружной несхожести оба искренне уважают и ценят друг друга. Мистер Холдсворт был молод, хорош собой, остроумен и всегда с иголочки одет – неудивительно, что им восхищалась вся элтемская молодежь. Рядом с ним отец мой в своем добротном выходном платье выглядел старомодно; его не особенно красивое, спокойно-рассудительное лицо избороздили глубокие морщины – следы постоянных раздумий и тяжкого труда; за годы работы в литейном цехе руки его так почернели, что никаким мылом не отмоешь; в его речи явственно слышался грубоватый северный диалект, тогда как мистер Холдсворт говорил с мягким южным акцентом, слегка растягивая гласные, отчего местные старожилы записали его в спесивцы.
