– А стол был богат? Сам ел, или холопов своих хорошим столом баловал?
– Не беден, да и не богат, сыр, окорок, колбасы. Пиво. Сам ел немного, сначала бродяг кормил из пришлых, коих в городе последнее время много, потом и холопам своим дал есть.
– Что за бродяги?
– Не могу знать, двоих видел впервой, одного бородатого видал раньше, из ратных людей он. Сейчас ищет чем поживиться, в солдаты не идёт, ноги у него нет.
– О чём говорили, не знаешь?
– Не знаю, монсеньор, говорили тихо, хотя, почти до драки доходило. Кулаки совали под нос друг другу. Наш герой на расправу скор, и не труслив, людишки его побаиваются. И умён, смотрит на человека и как на сквозь видит.
– Ещё что?
– Нет, монсеньор, завтра ещё погляжу за ним.
– Выясни, кто другие бродяги, с которыми он пил. Ступай. Стой.
– Да, монсеньор.
– А что ж за баба там такая, что за неё талер отдали. Неужто, так хороша?
– Зуба у неё нет.
– Всё, что ты разглядел?
– Нет, молода, свежа. Волосы белые с рыжиной. Высока. Не худа, не жирна. Грудь не мала, не велика. Зад от пола высок, нога длинная. На лицо пригожа. Хочет выглядеть как благородная. Хотя, по говору, из мужичья, не из босяков, может из мельников, но из чёрного люда, точно. Но зуба нет. То и портит её.
– А герой, значит, продал её.
– Как лошадь в наём сдал, сам спать пошёл, а мальчишка из пекарей её в покои повёл.
– Ступай.
Человек поклонился и вышел, а приор тоже в зале не остался. Поторопился по бесконечным коридорам и лестницам туда, куда никто из посторонних попасть был не должен. В личные покои Августа Вильгельма герцога фон Ливезбах, графа Филенбурга, курфюрста и архиепископа славного города Ланна.
В покоях архиепископа приор оказался не один, тут уже был его лекарь, незаметный монах, из самых близких, и пожилая монахиня.
Сам он сидел в кресле с высокой, жёсткой спинкой, а монахиня мазала ему ноги коричневой мазью с едким запахом. Последние десять лет архиепископ страдал подагрой. А лекарь не мог найти нужного лекарства. Что только не пробовал, и кому только не писал. Всё впустую. Но архиепископ его не гнал, то, что болезнь не усугублялась, он и тому был рад. Он знал, что некоторые другие нобили страдали куда тяжелее от этого недуга. А приор встал рядом, как и другие, и наблюдал за действиями монахини.
– Не молчи,– сказал архиепископ, взглянув на него,– что сегодня случилось?
– Ничего, что достойно вашего внимания…– начал брат Родерик.
– Кроме…– продолжил архиепископ.
– Кроме письма от вашего брата.
– Конечно, от епископа Вильбурга. Другие братья меня редко беспокоят.
– От него, монсеньор.
– Что желает мой брат?
– Желает, чтобы вы даровали рыцарское достоинство одному доброму человеку. И причём без промедлений.
– И что задумал епископ Вильбурга?
– Пытаюсь выяснить.
– Значит, не знаешь?
– Пытаюсь выяснить. Но зная норов нашего добродетельного епископа, боюсь, что деяние это будет не во славу Матери Церкви нашей.
– Да уж, не во славу. – Согласился его высокопреосвященство. Помолчал и продолжил.– Думаешь, он опять затеял какое-то воровство или войну с каким-нибудь соседом?
– Грешен, что так думаю, монсеньор.
– Ну, а человек, о котором просит мой брат, кто он. Знаешь о нём что-либо?
– Из добрых людей он, аббат Дерингофского монастыря писал о нём, я вам докладывал.
– Не помню.
– Он убил в поединке миньона принца Карла фон Ребенрее. И высек на деревенской площади одного из безбожников Гиршей.
