«Политические» контакты тоже не принесли ничего утешительного. Опять все замыкалось на Аскольда. Вот если бы он сам поехал в Думу, в ФСБ или в администрацию президента, то тогда… В общем – круг. Чтобы спасти Аскольда, нужен был Аскольд.
– Мы, конечно, будем еще пробовать… – неуверенно растягивая слова, сказал Гурин, работавший какое-то время в Совете Федерации, кажется в пресс-службе.
Елагин кивнул ему – пробуйте. И начал перекладывать бумажки перед собой на столе. Это был намек гостям из финансового ведомства, что начинается сугубо профессиональная часть встречи. Финансисты были догадливы. Они быстро и сухо пожелали успехов, попрощались. Первая фраза майорской речи толкнулась в спину Бурде, замыкавшему шествие?
– Ну и с чем я пойду наверх к руководству?
Бурда обернулся и дружелюбно заметил:
– Александр Иванович, а Дир Сергеевич не здесь, не на фирме.
– А где?
– Теперь штаб в «Формозе».
Поздоровавшись с Никой, Елагин показал пальцем на дверь кабинета «наследника».
– Там?
– Посидите, пожалуйста.
– Доложите, пожалуйста.
Здесь все майора раздражало. И облик секретарши, и фотографии на стенах, хотя он толком и не всматривался в них, и аквариум, пускающий со дна цепочки пузырьков, чтобы пощекотать толстых, еле двигающихся рыб, как будто они находились не в воде, а в заливном. Александр Иванович не знал, что самое неприятное еще впереди. Неприятное вышло из дверей главредакторского кабинета, широко улыбаясь губастой пастью. Пропев обратно внутрь «яволь, Дир Сергеевич», Рыбак увидал своего начальника, но нисколько не смутился. Всем своим видом он заявлял, что у него не надо спрашивать, почему он не явился сегодня на совещание к майору. Он был у генерала.
Надо было как-то восстанавливать видимость статус-кво. Елагин быстро сориентировался.
– Подожди меня. Надо поговорить.
Рыбак кивнул. Неохотно, но для демонстративного выяснения отношений он еще не созрел. Не обращая на него больше никакого внимания, Елагин вошел в кабинет.
Дир Сергеевич весело, приветливо стал тыкать пальцем, указывая кресло.
– Садись, садись. Знаешь, о чем я сейчас подумал. Почему нам совсем, ну совсем не жалко всех этих погибающих на кино и телеэкране. Ума Турман сотнями рубит головы, Шварценеггер дырявит из пулеметов-автоматов, вроде бы даже кровь течет реками, а мы никогда же не задумываемся, что они люди. Все эти смертники со второго плана. Почему?
К такому разговору и к внезапному переходу на «ты», майор не был готов, и поэтому ответил банально.
– Мы просто знаем, что они актеры и не умирают по-настоящему, а кровь…
Дир Сергеевич недовольно замахал руками и тихонько загундел в нос.
– Нет, нет, нет, неправильно. Ведь если гибнет герой, Чапаев, например, мы переживаем, а некоторые даже плачут. Хотя мы знаем, что Бабочкин не утонет.
Майор подвигал бровями, изображая работу мысли, потом слегка развел руками – сдаюсь.
– А мне все объяснил маленький мальчик. Сын. Мой. Мишка. Когда я у него спросил… короче, он сказал, что эти герои второго плана, отдаваемые сюжетом на заклание главному герою, все они берутся из рекламы, понимаешь? Они одной персонажной крови. Такие же искусственные. Мы это знаем в душе, и мы никогда не любим героев рекламы. Нам их не жалко, даже когда они переходят в кино и гибнут пачками. Понятно?
Елагин кивнул.
– У вас очень умный сын.
– Был. Теперь уже хуже. Теряет непосредственность.
Это заявление майор комментировать не стал.
