Еще поболтав о чем-то, подьячий ушел, на прощанье поблагодарив парней за бумагу.
– Что это он сегодня без бумаги остался? – удивленно хмыкнул Митрий. – Обычно так такой ушлый – а тут…
– Дела, вишь, у него важные оказались.
– Ага, важные… Не важней наших.
Дописав отчеты, друзья наконец покинули приказные палаты и, сев на казенных коней, поехали домой, в Замоскворечье. Темнело уже, и в синем, очистившемся от туч небе зажигались звезды. Кургузый месяц, зацепившись рогом за Спасскую башню, висел над Красной площадью, отражаясь в золоченом куполе колокольни Ивана Великого, рядом с которым светился расписным пряником Покровский собор. Переехав по льду Москву-реку, парни повернули от Ордынки направо, пересекли Большую Козьмодемьянскую улицу и оказались наконец на Большой Якиманке, где – ближе к Можайской дороге – и располагалась усадебка, пожалованная всем троим заботами Ртищева. Хорошая была усадебка – небольшая, уютная, с высокими теремом и светлицею, с сенями, с теплыми горницами и опочивальнями. Рядом, на дворе – конюшня, амбарец с банею да избенка для слуг – целого семейства, не так давно принадлежавшего бывшему хозяину усадьбы, боярину Оплееву, сосланного царем Борисом за какие-то провинности в Тобольский острог. Боярин взял с собой почти всех слуг, кроме вот этих, уж больно оказались стары дед Ферапонт да бабка Пелагея.
А новым хозяевам сгодились – служили не за деньги, а так – лишь бы не выгнали, и служили на совесть: бабка стряпала, а дед присматривал за двором да топил баню. Вот и сейчас, как только въехали во двор, потянуло запаренными вениками…
– Господи, никак старик баньку спроворил! – удивленно воскликнул Прохор. – С чего бы?
– Как это – с чего? – засмеялся Иван. – Чай, суббота сегодня!
Прохор гулко расхохотался:
– А ведь и вправду – суббота! Ну, мы и заработались… Что ж, это хорошо, что баня…
А дед Ферапонт, накинув на согбенные плечи старый армяк, заперев на толстый засов ворота, уже успел отвести на конюшню лошадей и теперь лукаво посматривал на парней:
– Что, поддать парку-то?
– А и поддай, старик! Поддай! Да не жалей водицы…
Ребята обрадованно загалдели.
– Ну, наконец-то, явились! – вышла на высокое крыльцо Василиска. – Пошто там смеетесь-то, в темноте? Трапезничать будете?
– Будем! – Парни еще больше захохотали. – Только после бани, Василисушка!
А дед Ферапонт уже старался вовсю! Плеснул на раскаленные камни воды, запарил венички: Митька вошел первым – едва на четвереньки не встал, до чего жарко!
– Ну, ты, старик, того… Как бы не угореть!
Дед ухмыльнулся:
– Угорают, Митьша, от плохого пару, а у меня завсегда пар знатный! Веничком-то попотчевать?
– Погоди, – Митрий уселся на лавку. – Дай отдышаться.
Сбросив одежку в предбаннике, вошли и Прохор с Иваном, оба крепкие, стройные, не чета тощему Митьке.
– А ну, дед, давай сюда веники! Эх, хорошо! Митька, ложись на полок. Ты, кажется, на кашель жаловался?
– Нет, нет, – опасливо отмахнулся Митрий. – Это не я жаловался, это Ртищев…
– Ты на начальника-то не кивай! Ложись, кому говорю?!
– А может, не надо? Я и сам как-нибудь попарюсь…
– Ложись, не то хуже будет!
Прохор показал отроку свой здоровенный кулак, натренированный еще в былые годы, когда дрался стенка на стенку за Большой Тихвинский посад.
– Иване, Митька, вишь, хочет, чтоб мы его силком затянули…
– Не-не, не надо силком… – Передернув плечами, Митрий со вздохом полез на полок. Ух и жарко же… Прямо уши в трубочку заворачиваются! А доски, доски-то как жгут!
