И куда вы нас везёте? В Африку? Или в Австралию? На кенгуру там посмотреть?
Всё! Я не желаю с вами общаться. Хватит и того, что я сказал.
Но мы этого так не оставим. Мы бороться будем. Сражаться!
Мы сегодня же напишем коллективную жалобу на вас! Я не я буду!»
Пассажиры внимательно выслушали седовласого мужчину, одобрительно кивнув уставшими головами. Немного побалагурили меж собой и успокоились.
Надоело уже всем нервы свои рвать, надоело уже всё это негативное лопатить.
Каждый к себе вернулся, в своё гнёздышко. У каждого индивида своих бед невпроворот. У каждого человека своих неоконченных дел полно.
Путешествие по бетонке продолжалось.
Когда будет конец… Неизвестно…
Пассажиры стояли.
Пассажиры терпели.
Пассажиры стоически переносили все эти невзгоды.
Все ждали, когда они к самолёту приедут.
Все думали, когда наказание это кончится…
Когда… когда… когда…
***
Автобус нудно и протяжно проскрипел по небольшой пологой дуге, выполнил двойную «змейку», резко сделал крутой разворот в обратную сторону и остановился.
Всё. Приехали. Стоп машина! Стоп мотор! Всё! Баста! Конец путешествию!
Дежурная строго-настрого предупредила, чтобы все оставались на своих местах, ждали дальнейшей команды, и направилась в сторону стоявшего пухленького аэробуса голубого цвета с полосатым бело-сине-красным флагом на высоком киле. Наискосок там была изображена чудная бархатистая лилия яркого лилового цвета. Для чего? Непонятно.
Шоферюга двери не открывал – чётко исполнял ценные указания своей строгой до тошноты начальницы, такой «сурьёзной и правильной» женщины, такой крикливой бабы.
Народ стоял, сидел, лежал, валялся, маялся, волновался, страдал и ждал…
После отрепетированного взмаха рукой полной тётки с красной повязкой на голом предплечье, стоявшей у самолёта, водитель не спеша открыл двери, и орава измученных и истерзанных людей стала дружно вываливать из душного салона автобуса на палящий солнцем открытый воздух, насквозь пропитанный жгучими парами масла, тосола, мазута, бензина, керосина и вонючей солярки. На бетоне виднелись следы размазанного солидола.
Многих затошнило. Некоторых вырвало.
Геннадий Витальевич вместе со всеми этими бледного вида бедолагами вышел из автобуса и направился в сторону сверкающего на ярком солнце огромного воздушного красавца иностранного производства.
В руке у него была небольшая довольно дорогая кожаная дорожная сумка, под мышкой удачно примостилась новая коричневая барсетка с личными документами и денежными ассигнациями, а из слегка согнутой ладони гордо торчал казённый картонный посадочный талон с пропечатанными на нём данными о предстоящем рейсе.
По пути его яростно обгоняли бегущие пассажиры: мужчины и женщины, старики и дети, молодые и постарше, стройные и не очень, худые и полные, бритые и бородатые, с пышными замысловатыми причёсками и наголо стриженые, в платьях, юбках, брюках и шортах, в блузках и жакетах, в костюмах, рубашках и даже майках, в туфлях и шлёпанцах.
Люди спешили, они торопились. Они бегом бежали. Они скакали и прыгали. Они визжали от радости, что наконец-то вырвались из плена. Им надоело в автобусе маяться. Они мечтали о лучшем. О самом лучшем. Они грезили об этом. Они в облаках витали.
Дети малые, отроки, молодёжь, пожилые люди и глубокие старцы, косые и хромые, кривые и дохлые, обиженные и обделённые, униженные и оскорблённые с объёмными котомками всех цветов и конструкций, неимоверными по размерам узлами, тюками и тяжеленными заплечными мешками, то бишь рюкзаками, стремились первыми попасть на борт воздушного судна.
