Москва навсегда. О нелюбви и не только - страница 14

– Понял.

– Сколько ей лет?

– Моя ровесница.

– Нормально. Плюс-минус два-три года – это нормально. Даже лучше, когда женщина постарше, как у твоего отца или у меня. Вот у меня Люда на три года старше. Она мудрей, всегда советом подскажет. Но и ровесницы тоже, в общем, нормально. Смотри только за молодыми школьницами не бегай, проблем не оберешься, будешь ревновать, как наш дед бабку. И лучше землячку выбирай, а то видишь, куда меня Люда увезла. Жили в Томске, учились, а ей на Волгу снова приспичило. Увезет, женщина всегда увезет туда, где выросла, – густо улыбался сквозь усы дядя Сережа.

– Тетя Оля же уехала в Москву и в Томск не собирается, – ответил Володя.

– Ну, брат, тетя Оля у нас одна на сто тысяч такая женщина! Она уникальная! Ты ее в расчет не бери! – отвечал дядька о родной сестре.

Поезд остановился, объявили Тюмень, Золотарев, как был в свитере и джинсах, надев новые, купленные перед приездом в Томск зимние модные ботинки, выскочил на перрон. Проводник, одетый по-сибирски на полную катушку: в дубленке и шапке-ушанке с завязанными на подбородке ушами, подмигнул Золотареву:

– Гляди остудишься!

– Ничего, я недолго, голову освежить.

Он помахал руками, глянул на часы. Было четыре вечера. На перроне местные торгаши предлагали пирожки и пиво. Купив пару пирожков с картошкой, Золотарев задумался взять пива. «Я же водку решил не пить. Нет, не буду».

Он с остывшей головой, освежившийся вернулся в вагон. А в вагоне прибыло народу. Прибавилось пять вахтовиков, шумных радостных мужиков, которые ехали домой на отдых, на Новый год, они галдели и радостно кричали, что, наконец, возвращаются в свои семьи.

Двое из них разместились в плацкартном купе по соседству с Золотаревым. Один, невысокий, коренастый, черный, больше похожий на цыгана, чем на русского, с печальными черными глазами, расположился на верхней полке напротив Золотарева. Второй с нижней полки сразу же пропал в соседнем купе, где разместились остальные трое. «Чернявый, видать, у них за бригадира, – подумал Золотарев. – Сторонятся».

– Саня, – первым представился чернобровый.

– Володя.

– Далеко едешь?

– До Тайги, а там на электричке до Томска. Томск в аппендиксе находится от Транссиба.

– Да слышал, а мы в Усолье-Сибирское. Усольчане, вахтовики.

– Понятно, а у себя как с работой?

– Плохо, пять лет мотаемся на вахту в Нефтеюганск.

– А ваши, похоже, в карты играют? – сменил тему Золотарев.

– Ну да, деньги мне отдали, вот и режутся в карты.

– А ты что?

– Я третий год не пью, вожу их деньги, чтобы не пропили, – махнул головой в сторону земляков в соседнем купе чернявый Саня.

– Я тоже не пью, – похвалился Золотарев. – Бросил.

– А ты что? Молодой же. Пока не женатый, что не выпить? Это потом женишься, детей заведешь, бросишь… – Саня как-то тоскливо замолчал. – А пока молодой-то, что не выпить.

– Посмотрим, в Томск приеду, с друзьями, наверное, и выпью немного.

Замолчали. Вечер загустел, за окном было темно, а вагон протоплен был основательно. Было жарко, Золотарев задремал, забыв расправить постель. Потушили большой свет. Внезапно он проснулся от сильного шума и веселого крика. Он поднял спросонья голову и вгляделся в проход. В проходе приплясывал и орал разухабистую песню здоровенный детина, вахтовик, лет тридцати-тридцати пяти.

– А я Коля-Николай, а я вышел погулять! Эх мать, вашу мать, а я вышел погулять! А ты девица красна! Не бывала ты ясна! – приплясывал и орал во весь голос, детина. – Эх, ух, люблю двух! А я, Коля, люблю двух!