– Когда ее желание увидеть кумиров задавит ее опасения по поводу встреч с незнакомцем, – хмыкнул Рён. – Не сегодня точно, так что можешь расслабиться. Только завтра нам на собеседование, не забывай.
Джион остановился у одной из дверей, с трудом различимых на сверкающем фасаде многоэтажки, поставил ногу на ступеньку.
– Ты меня знаешь, похмелье не помеха для работы.
Это Рён знал, даже завидовал такому умению в полувменяемом состоянии уметь разобраться в переплетениях линий и обозначений.
– И все же…
Джион хлопнул Рёна по плечу и открыл дверь.
– Ладно, ладно, мамочка. Понял, много не пить.
Любому другому такую развязность Рён бы не позволил. Но это Джион, брат, друг и единомышленник. Поэтому только искривил угол губ и подтолкнул его внутрь, в задымленный и прокопченый зал.
* * *
Ли Мин Мэй вела машину так, как умела только она – одной рукой, успевая смотреть по сторонам, на светофоры, на пешеходные переходы, слушать новости и, что поразительно, даже понимать их, а еще заставлять желать начать оправдываться немедленно. Юми тоскливо вздохнула.
– Мама.
Мин Мэй молчала.
– Ты ведь знаешь, как нравятся мне братья Джу! И я выиграла билет на съемки шоу с их участием! Как могла пропустить такое?
– Ты могла мне сказать, – произнесла Мин Мэй. – Всего лишь.
Юми заморгала.
– Ты бы не отпустила!
Мин Мэй повернула голову.
– А ты пробовала? Хоть раз спросить? – отвернулась, перевела взгляд на дорогу, притормозила перед переходящим дорогу человеком. – Мне бы не пришлось караулить тебя за углами в таком случае. Может, вместе бы сходили на концерт.
Внезапно Юми ощутила себя скверно.
– Ты знала? Все то время… Ты знала?
Мин Мэй вздохнула.
– Ты всерьез считаешь, что отличный маскировщик? Пойми, Юми, зрелость означает не возможность делать, что душа пожелает, а умение отвечать за свои действия. То, что ты сбегаешь втихую и крадешься потом под дверью, как стадо бешеных ежей, говорит только о том, что отвечать ты не желаешь. То есть до зрелости тебе еще и пальчиком не дотронуться.
Юми стало стыдно. Опустила голову, ощущая, как начинают пылать не только щеки, но и уши. Расслышала смешок матери.
– Давай договоримся, – сказала Мин Мэй. В спокойном ее голосе не прозвучало ни раздражения, ни нервных ноток. Ничего такого, чего опасалась Юми, получив от нее звонок. – Пока ты учишься, ты сообщаешь мне, где ты находишься, хорошо?
У дома остановила машину, заглушила двигатель. Потянувшись, взяла руку дочери и пожала ее.
– Юми, позволь мне еще побыть твоей мамой. Хоть немного, еще несколько лет, ладно? Позволь мне беспокоиться о тебе. Я не проверяю твой телефон и твои чаты, но… Доверие, помнишь? Давай не станем его извращать.
Юми расплакалась.
Только когда дочь ушла в свою комнату, а Мин Мэй закрылась в своей, позволила ужасу стечь по щекам и размазала его чернильные щупальца.
Испугалась. Сильно испугалась, когда такси увезло ее девочку. Неслась со всех ног, не успев переодеться после работы, ехала за чужой машиной так осторожно, что могла бы давать теперь консультации по слежке. И чуть не растеклась по коврику своей Audi от облегчения, поняв, что Юми всего лишь поехала на концерт.
Боялась, все еще тряслась от ужаса, стоило подумать о том, что кто-то узнает в Юми дочь человека, признанного виновным в обрушении моста. Кто-то, чей гнев и боль еще не утихли. Кто-то, кто решит восстановить справедливость дикарским способом, ведь нет ничего проще, чем навредить ребенку. И, перебираясь в Сеул, отчаянно надеялась, что прошедшего времени достаточно для притупления памяти.
