– Мотрю-ю!.. Мо-отрю-ю…
Едва слышный крик Оксанки долетел до Мотри, стиравшей бельё на небольшой речушке, протекавшей сбоку деревни. Она быстро выбралась на берег, прислушалась – не показалось ли?
– Иди быстрее-е… Мо-отрю-ю-ю…
Сомнений не оставалось: там, возле дома Оксаны, что-то случилось!
Не помня себя, вбежала Мотря во двор и увидела, что лежит Оксанка на земле и отбивается из последних сил от навалившихся на неё двух полицаев.
– Уроды… что вы делаете?! Отпустите!
С силой, на какую только была способна, уцепилась Мотря в ненавистную форму.
– Отпустите, говорю вам… зверюки! Нелюди!
– Спаси… Василия! – прохрипела Оксана, на мгновение освободившись от душивших её рук. – Он… там! – округлившиеся глаза её указывали куда-то в сторону.
Оглянулась Мотря и увидела, что из старого, провалившегося уже давно, погреба, что вырыт был когда-то возле сарая, поднимаются клубы сизого дыма.
– Скорее, Мотрю! – хрипела, отбиваясь от полицаев, Оксана. – Он там, там…
– Васильчик! Сынок мой!
Мотря метнулась к зловеще торчащим из земли балкам и вдруг почувствовала, как две руки, словно две чёрные змеи, обвили её тело.
– Стой, красуня! Не торопись! Пусть поджарится немного твой сучонок… ха-х-ха…
– Отпусти! – мелькнув коваными задниками немецких ботинок, с руганью шлёпнулся на землю полицай.
– Где ты… Васильчик? Сынок? Ребёночек мой! Где ты?
Словно безумная, моталась по горящему погребу Мотря, глотая дым, обжигая руки.
– Васильчик! Сыночек мой! Отзовись! Где ты?
Наконец в дальнем углу нашла она маленькое, скорченное тело потерявшего уже сознание сына. У неё ещё хватило сил выбраться наверх. Шатаясь, сделала она – уже вся седая – несколько шагов и, словно в тумане, увидела перед собой рябое, избезображенное гримасой животной ненависти лицо полицая.
– Що, червона короста… матка засвербіла?.. ха-ха-ха… Ничего… Ещё со своим коммуняком наплодишь… если его кости не гниют уже давно… на помойке. Ишь, испугалась как… Твоё счастье, что соломы мало бросил… Пошли, Илько! Смотреть не могу, как зализывает она… своего ублюдка!
Вдохнув свежего воздуха, очнулся, заплакал ребёнок.
– Васильчик… дорогой мой!.. Живой… жи… вой…
– И, крепко прижав к груди плачущего сына, Мотря вдруг сразу обмякла, повалилась на бок…
* * *
– Тётя Мотря!..
– А… – встрепенулась Мотря. – Это ты, Софийка?
Через огород, от крайней хатки, шла к Мотре стройная босоногая девчонка с длинной, до пят, косой.
– Идите к нам, поедите немного…
– Ой, спасибо, Софья, спасибо, – заметалась Мотря, замахала руками. – Не надо ничего! Ничего не нужно! Что вы себе там надумали?
– Мать говорили – чтоб обязательно я вас привела…
– Нет, нет, доченька, спасибо… Я не могу! Василий приедет, а меня нет… никак не могу!
– Ну тогда возьмите вот… – Софийка передаёт Мотре что-то завёрнутое в чистое вышитое полотенце. – Тут вареники, с сыром… мы только что их сварили… Ещё горячие.
– Ой… деточка ты моя, – совсем растерялась Мотря, – зачем это? Спасибо вам… я постою здесь… ещё немного. А там уже – и Василь подъедет…
– А, может… всё же придёте к нам, а… тётя Мотря? Мама очень просили…
– Нет, нет, Софийочка! Если уж так, то я возьму одного… а остальное отнеси назад!
– Я ничего не возьму, тётя Мотря… мама ругаться будут! Ешьте на здоровье! Смачного вам…
Стройные ноги Софийки белеют уже на огороде.
– Только вечером чтоб были у нас! Скажи матери и отц-у-у… – кричит Мотря.
– Добре… скажу-у-у-у… – Русая головка Софийки уже скрылась за белеющим вдали вишнёвым садом. – Обов’язко-о-во-о-о…
