Выкинув остатки арбуза в таз, немец вытер нож, затем достал мятый носовой платок, вытер руки. Одёрнул форму, вновь внимательно посмотрел на Оксану.
– Ихь не стреляйт киндерн! Ихь бин арбайтер! Бите… зеен зи! – Немец протянул Оксане огромные, заскорузлые руки. – Ихь хабе драй киндерн! Ферштейн? – Показал на пальцах – троих детей!
– А зачем воевать-то пошёл? – спросила негромко Оксана, глядя прямо в глаза немцу. – Воспитывал бы там, у себя, своих киндеров. А то ведь, чего доброго, прибьют где-нибудь… плакали твои детки!
Немец вновь выпрямился, вытянул шею.
– Это есть отшень высокий война! Мир геен нах остен! Ми есть лютший раса! Ам ганце вельт! Ферштейн?
Поднял большой палец, вновь уставился на Оксану немигающими, как у совы, глазами. Затем одёрнул ещё раз форму, направился к выходу. У самых ворот задержался, повернулся, проговорил раздельно:
– Глюпый рюський баба… Тьфу!..
* * *
– Что, соседка, до сих пор ждёшь?
Мотря вздрогнула от неожиданности: к ней шёл, ведя в руках сверкающий на солнце велосипед, дядя Афанасий – тот самый, что ехал утром на машине из города.
– Да вот, Афанасий, жду… Ох и испугал ты меня! – разозлилась вдруг Мотря. – Всегда подкрадываешься, словно тот кот…
– Да вроде бы не подкрадывался, – добродушно оправдывается Афанасий, – по дороге вроде бы ехал…
– Да это я так… шучу, – смеётся уже Мотря. – Вспомнила себе тут немного… – И вдруг сверкнула озорно глазами: – А это к кому ты так принарядился, а… сосед?
Опанас действительно был уже гладко выбрит, в новой соломенной шляпе и белой вышитой рубашке, подпоясанной зелёным кушаком.
– Как это к кому? – подкрутил седой ус Афанасий. – К тебе же и принарядился, соседка… – Расправил грудь, повернулся раз-другой: – А что… разве я уже не годен к девчатам?
– Да годен, годен! – машет рукой Мотря и смеётся вместе с Афанасием.
– Там уже люди собираются понемногу… – продолжает разговор Опанас. – Да и мне хочется уже выпить чарку за твоего Василия.
– Так я уже всё наготовила, Афанасий, всё, что должно быть! – торопливо оправдывается Мотря. – Но вот, видишь… Василия нет… Задерживается, наверное, где-то… – Поправила платок, пригорюнилась. – Ты иди, Афанасий… да людям скажи: пусть не расходятся… подождут! А он приедет, обязательно приедет!
– А где же он денется, – соглашается Афанасий. – Только ты не волнуйся, соседка, – мы подождём. Сколько нужно, столько и будем ждать! Такое дело…
Афанасий уезжает, и Мотря снова остаётся одна. Посмотрела вдоль дороги – нет, не видать сына!
«Что ж ты, Васильчик, так задерживаешься… все глаза уже просмотрела. Или, может, случилось что-то в пути… а? Нет, нет… что это я говорю такое, старая дура! Всё хорошо, всё будет хорошо! Как и тогда… помнишь, Васильчик, как и тогда…»
* * *
Ночь ещё цепко держала в своих объятиях землю, когда неожиданно раздался сильный стук в дверь.
– Открывайте… быстрее!
– Кто это? – испуганно метнулась к Оксане Мотря.
– Наверное, полицаи…
– Ой, Оксаночка… – Мотря прижалась к подруге всем телом, затрепетала… – Это они за мной…
– Слышишь или нет… эй, Оксана! – От глухих, тяжёлых ударов зазвенели стёкла.
– Да ведь это Пётр! Тот самый… рябой… Ой, что же будет, Мотречка?.. – Оксана прижала к себе Мотрю, заплакала.
– Ты слышишь или нет?! В последний раз тебе говорю… – У окна замаячила чья-то фигура.
– Сейчас, сейчас… Подождите! – крикнула Оксана. И тихо добавила: – Что же делать, Мотречка? Говори!
