Выяснилось это примерно через полгода после нашего заселения. Был конец той зимы, когда Москва волновалась политическими протестами. В городе было радостно и тревожно, предвкушались какие-то перемены, только никто не мог объяснить, какие. Я практически не вылезала из редакции, мало спала, много курила и не могла думать ни о чем, кроме будущей революции, которой, как мы теперь уже знаем, не будет.
– А вот вы, когда свои статьи пишете, с вдохновением это делаете? – спросил Анатолий, уже получив от меня деньги и, как обычно, зависнув у нас в коридоре.
– Ну, с вдохновением-то оно, конечно, проще. Но это же не всегда получается, – ответила я. – Работать нужно каждый день, писать нужно каждый день. И бывает, что пишешь о чем-то нужном и важном, но не очень тебе интересном. Или просто устал.
Анатолий вздохнул и даже как будто поник.
– То есть творчества у вас там совсем нет?
– Ну почему нет. Наверное, все же есть. Но, мне кажется, творчество в чистом виде требует слишком много душевных усилий. Я не уверена, что это так уж необходимо для хорошего журналиста. Если себя на творчество все время раскручивать, можно, наверное, на работе сгореть. В журналистике скорее нужны конкретные навыки.
– Но творческие порывы у вас бывают?
– Да. Но ведь у всех бывают.
– Не у всех! – как-то даже слишком резко ответил вдруг Анатолий.
– Я не знаю. Мне кажется, творчество – это вообще очень правильное и даже естественное состояние, в котором время от времени находится каждый человек. Ну, там, пирог испечь, бизнес открыть – я думаю, это все тоже из этой серии. Созидательная энергия.
– Понимаете, Оля… – Анатолий замялся. – Я вам как-то уже говорил, что я пить бросил несколько лет назад. Так вот, потом со мной что-то случилось. И я стал вдруг… картины писать. Представляете?
Я моргнула.
– В смысле – картины?
– Картины! Настоящие! Холст купил, краски, кисти, альбомы там разные. Абстрактной живописью вдруг занялся.
Я моргнула.
Анатолий и абстрактная живопись никак не сходились в моей голове.
– Знаете, я просто подумал… вот вы же, наверное, тоже отчасти творческий человек… вам, может быть, интересно будет взглянуть на последнюю?
– На картину?
– На картину. Я бы прислал вам фотографию по электронной почте. Если вам, конечно, такое может быть интересно.
– Да я… я же ничего в этом не понимаю!
– Но так и я ничего в этом не понимаю! У меня есть один знакомый искусствовед. Я уже показывал все ему. Он сказал, что это на удивление хорошо. Мне хотелось бы показать еще человеку стороннему. Вы согласны?
Я пожала плечами и написала ему свой электронный адрес.
«Ну вот, теперь придется хвалить какую-то мазню», – уныло думала я.
Картина явилась мне тем же вечером.
И это была не мазня.
Это было все, что угодно, но никак не мазня. Вероятно, это была не очень хорошо написанная картина. Работа дилетанта. Самоучки. Посредственности. К тому же еще и на фотографии. Бог его знает, что бы сказал непредвзятый эксперт.
Но в картине этой – в сочетании этих безумных цветов и линий – определенно был некий смысл. Я разглядывала ее очень долго, и чем дольше смотрела, тем сильнее убеждалась, что все в ней сложилось совсем не случайным образом. На Анатолия действительно что-то вдруг снизошло. Картина его была очень яркой, чего никак нельзя было ожидать от такого блеклого, бесцветного человека. Мне казалось, что я вижу разломленную мякоть каких-то фруктов, и снующих туда-сюда птиц, и корабль с лимонными парусами, и волшебное озеро, и поля со сладкими розовыми цветами, и мороженое, разлитое прямо в воздухе. Я как будто попала в какой-то свой детский сон или фантазию о неведомом острове, о далекой стране. Словно все прочитанные в детстве сказки и просмотренные в детстве мультфильмы слились предо мной в одно целое.
