Мой друг Роллинзон - страница 24

– Что за вздор ты мелешь? – сердито спросил Эндрюс. – Говори толком!

– Это вовсе не вздор, – возразил Комлей. – Я говорю, что конец крикету, и так оно и есть. Пятому и шестому классам запрещено выходить из школы!

– Что такое? – воскликнули мы все сразу.

– Ученикам пятого и шестого классов запрещено выходить из школы. В главном коридоре вывешено объявление.

Новость эта поразила нас как удар грома, так что мы даже не сразу поверили ей. Кроме того, было не особенно приятно узнать ее от Комлея. Я уже говорил раньше, что он был суетливый малый и нисколько не беспокоился о том, какую он приносит весть, хорошую или плохую, – ему важно было принести новость.

– Это все точно, – продолжал он. – Его вывесили сразу же, как вы ушли. Можете собирать ваши палки и идти домой.

Теперь мы начинали понимать, в чем дело. Как разъяренный тигр, Эндрюс набросился на Комлея.

– Ты, кажется, очень рад этому! – воскликнул он. – Тебе-то что?

– Рад? Нет, мне очень… Мне ужасно жаль, – пробормотал Комлей. – Я думал только, что надо же сказать вам, вот и все.

– Молчи лучше! – закричал на него Эндрюс. – А то уж будешь ты у меня помнить…

Затем он обратился к нам:

– Что ж, – спокойно произнес он, – давайте собирать палки.

Кое-кто выразил желание доиграть до конца, но остальные их не поддержали. Все были слишком взволнованы, чтобы в эту минуту беспокоиться о таких пустяках. Собрав палки и мячи в сумку и поручив Виллису отнести их в беседку, мы отправились назад в школу.

Мы все отлично поняли, чем вызван запрет, но никто не говорил об этом. Может быть, оттого, что тут были мы с Роллинзоном, и это не позволяло товарищам открыто высказывать свои мнения. А может быть, оттого, что они еще не успели составить твердого мнения об этом, – только во время нашего грустного возвращения в школу разговоров было мало.

По мере приближения к школе наше настроение становилось все грустнее и грустнее. Оказалось, что и другие, кроме Комлея, отправились к нам с известием о вывешенном директором объявлении. Комлей только опередил их всех, теперь же мы постепенно встречали их по дороге и от каждого слышали одно и то же:

– Знаете, господа, конец вашему крикету. Пятый и шестой классы наказаны!

И с каждой встречей лица окружавших меня товарищей становились все мрачнее и мрачнее, а я (вероятно, и Роллинзон точно так же) чувствовал себя все более и более неловко.

Мы направились прямо в коридор, к доске. Около нее стояло несколько малышей, которые при нашем появлении рассыпались в стороны. На том же самом месте, где утром висел зло счастный рисунок, мы увидели теперь другой лист бумаги со следующими словами:

Тут не могло быть никаких сомнений, а между тем мы все стояли молчаливой толпой и смотрели – так же точно, как утром смотрели на другой листок на этой же доске. И все отлично понимали, что последнее было результатом первого. Так вот зачем директор потребовал Плэйна и почему Плэйн не смог присоединиться к нашей игре.

Первым заговорил Хэнкок. Он обычно говорит первым, и почти всегда его замечания всех раздражают.

– Ну, – сказал он, – это довольно скверно.

«Довольно скверно» было слишком слабое выражение.

– А не отправиться ли нам к директору? – спросил Вебб. – Давайте выберем депутатов.

– Я предлагаю созвать общую сходку! – воскликнул еще кто-то. – Желал бы я знать, кто согласится на такое положение вещей?

Это было прекрасно, но все чувствовали, что как бы то ни было, а придется смириться, – мы хорошо знали Крокфорда: не такой это был человек, чтобы сегодня отдавать приказание, а назавтра без должного основания отменять его.