– И ты смотрел этот фильм? – спрашиваю я, наконец обретя голос. – Ведь изначально непонятно, что будет с героиней.
– Открою секрет, Венера, что режиссер – сам хранитель. Поэтому это так реалистично – наверняка он показал одну реинкарнацию той души. И я знал, что только такой фильм заставит тебя поверить, не знаю, вспомнить, почувствовать…
Мы обходим дерево, которое стоит непростительно неправильно – прямо посередине пути, словно у Бога дернулась рука, когда зеленой кистью он проводил по этому месту. Я чувствую руку Алекса сокрушительно близко – и это никому не мешает. Кажется, чем больше я чувствую его, тем больше понимаю. Хотя вряд ли смогу понять его жизнь.
– Почему именно такой депрессивный? Почему не на какой-нибудь более веселый, а? Тогда бы я ощутила приятные и светлые чувства хранителя.
Алекс цокает, словно то, что я сказала, невозможно.
– Негативные ощущения чувствуются острее, ближе – только они могут заставить плакать так, как ты не заплачешь от счастья. Только такие чувства могут вызывать самые искренние эмоции. Прости, что я заставил тебя плакать, но зато теперь ты понимаешь, как я себя чувствую. Как чувствуют себя хранители – они очень зависимы от своей души, как это и правильно.
Значит, Алекс хочет, чтобы мы были «на одной волне»? Браво, у него получилось, и, кажется, я даже не нуждаюсь в его извинениях, ведь мне нравится то, что мы становимся ближе. А мы однозначно становимся ближе.
В моей голове всплывает вопрос, который я боюсь задать все это время. Я боюсь, что заплачу. Что не сдержусь и издам отчаянный крик при воспоминании того времени. Но кажется, и Алекс не хочет говорить об этом. Хотя я уже знаю, что тот помнит те времена так же четко, как я. Но мы должны. Ведь это самый тяжелый, но и самый важный период моей биографии. Если бы не разрушенная в хлам Венера – не было бы навсегда влюбленной в мир Венеры Эстер.
– То есть ты… Ты так же ощущал себя, когда я плакала каждый вечер в убитой квартире с моей маленькой комнатой? – спрашиваю я, преодолев боль в сердце и горле, отчего делаю большой глоток напитка, который не допила в кинотеатре.
Вижу, как Алекс становится немного поникшим. Его плечи опускаются, как и взгляд, который минуту назад вожделенно бегал по мне. Отгадала. Он так же не хочет вспоминать то время. Интересно, он помнит, как сильно у меня сушилась кожа на щеках от постоянных слез?
– Даже хуже, Венера, – говорит он, заглянув мне в глаза, отчего я почти застываю, по привычке перебирая ногами вслед за хранителем. Он так смотрит на меня – с ушедшей болью, огромной любовью и нежностью, что можешь испытывать, наверное, только к самым родным. Кажется, на меня не смотрела так даже мама, которая любит меня всем сердцем. – Тогда я был готов умереть вместе с тобой, потому что даже не мог помочь тебе. Не мог, потому что это был твой путь, который нужно было просто пройти – я знал это, но все равно не мог смотреть на тебя… На твои полные боли слезы – это было испытанием и для меня. Но теперь ты здесь и все хорошо. Это лучший исход, – заключает он, улыбнувшись. Вновь той самой теплой улыбкой, которая согревает самое холодное сердце.
Я пытаюсь сдержать слезы. Слезы, которые так редко пускаю! Особенно от простых фраз, которые в устах Алекса становятся трогательной речью. Если бы я тогда знала, что за мной наблюдает мой Алекс, плакала бы еще сильней, чтобы он пришел. Сдался и пришел.
