Палец всё ещё под водой, дёрнуться толком нельзя, настолько Ткаченко крепко меня держит. Но, учитывая тот факт, что я в его горячих объятиях и наши лица очень-очень близко друг к другу, ситуация просто патовая. Он настоящий, сильный, красивый мужик и пахнет как мужик… И вообще, он всегда меня спасёт, оказывая первую медицинскую помощь,
поэтому, откуда ни возьмись, появляется дикое сексуальное влечение. Я уже и не помню, когда меня — разумную, взрослую женщину — так сильно к кому-то тянуло. Лет двадцать назад, наверное, когда я ещё влюблялась во всех музыкальных исполнителей сразу.
— Нужно держать палец без движения... Я привяжу ваш пальчик к соседнему пальчику, — хрипит.
Начинаю плавиться! Таять. Тупеть. Тормозить. Всё же у него очень мощная аура.
— Боль может быть очень сильной. Где ваш знаменитый ибуфен?
— Не знаю, в сумке где-то валяется, — отвечаю ему заторможенным шёпотом, уставившись на идеальные мужские губы.
Это же надо, везде природа постаралась.
И он смотрит то мне в глаза, то на губы. И переходит на ещё более вкрадчивый хриплый брутальный шепот:
— Нужно поехать в ближайший травмпункт и сделать рентгеновский снимок. Вдруг всё же перелом?
— Какой опять снимок? — отвечаю я пьяным голосом одурманенной страстью безмозглой самки. — Я с вами умру от лучевой болезни, доктор Ткаченко. Десятый снимок за последний месяц.
— Не умрёте, — ещё ближе, практически в губы, — я вас спасу, считайте, что я ваш личный доктор.
И когда его губы уже практически касаются моих... Когда я чувствую его невероятно притягательное горячее дыхание... Когда почти ощущаю вкус, едва ли не отираясь о жёсткую щетину...
...в мужской туалет врывается Майка.
— Что здесь происходит?!
9. Глава 9
Я вообще не понимаю, почему мы должны оправдываться? Кошмар какой-то. Майя ведёт себя как ревнивая жена. Ещё руки так на пояс поставила многозначительно, будто застукала нас с Ткаченко друг на друге и ждёт объяснений.
— Ульяна Сергеевна прищемила палец, и я ей помогаю справиться с болью.
— Вот значит как? Очень интересно. — Страсть постепенно сходит на нет, недовольно кошусь на доктора. — Константин Леонидович этот самый палец мне и прищемил, а теперь помогает. Сам ломаю, сам чиню! — Окончательно выныриваю я из его эротического плена.
Меня раздражает боль и ситуация в целом.
— Извините, пожалуйста, Ульяна Сергеевна, я совершенно случайно, — улыбается мне доктор, находясь в десяти сантиметрах от моего лица и продолжая водные процедуры. Голос полон сарказма.
В этом мы с Ткаченко похожи.
Он по-прежнему рядом. Тело радо, оно доктора любит, а вот я — не очень. Отклеившись от него, перевожу взгляд на Майку. Судя по её трагическому лицу, все проклятия исполнятся в самое ближайшее время, и теперь вместо мужчины в моей постели навсегда поселится ингалятор.
— Я дочь Бориса Михайловича, Майя, — гордо заявляет подруга, идёт, что называется, ва-банк, а потом сгребает свои волосы и зачем-то накидывает себе на лицо, изображая чёлку.
— Кажется, начинаю припоминать. — Отпускает меня Ткаченко.
Медленно выпрямляется и смотрит на неё, как будто на него нападает прозрение.
— Ты была гораздо…
— Худее, да, и блондинкой с густой чёлкой.
— И постоянно ходила в джинсовой мини-юбке.
Ого, какие подробности.
— Мы с тобой... — аккуратно начинает Ткаченко.
— Да. У папы в кабинете! — Почти что прыгает Майка, радуясь, что он её всё-таки вспомнил.
