— Фу, Граф. Нельзя!
— Какое оригинальное имя, — саркастически комментирую.
— Забыл с вами, Ульяна Сергеевна, посоветоваться, как мне собаку называть.
— Ой, да я вообще собак не люблю.
— Вы и людей не любите.
— Зато вы всех без разбору. Особенно женского пола.
Доктор улыбается моей матери.
— Наталья Викторовна, рад был встрече. Пошли Граф, нас ждут. Хорошего дня, Наталья Викторовна.
Он проходит мимо нас. Дальше по набережной, туда, где у последней лавочки стоит девушка с собакой чуть поменьше. Её я не знаю.
Настроение падает до нуля. Теперь свежий воздух только раздражает.
— Пошли, мама, не хочу больше гулять.
— Ну вот, упустила своё счастье! А я тебе говорила. Полдня прошло — и уже увели, — вздыхает мама, и мы с ней начинаем подъём по лестнице в основную часть парка.
На последней бетонной ступени я оборачиваюсь. Ткаченко активно болтает. Они с девушкой улыбаются друг другу. Им явно хорошо вместе.
Вроде бы должно быть всё равно. Так как очевидно, что он легкомысленный кобель. Не даешь ты — тут же находится другая. И вроде бы всё даже к лучшему, только всё равно неприятно. Можно было бы подумать, что он специально. Но откуда Ткаченко мог знать, что мы соберёмся в парк? Наша встреча случайна, а вот его стрелка с этой красавицей лет на десять меня младше — явно нет.
В груди немного болит и давит. Совсем капельку. К чёрту парк. Буду лучше дома сидеть.
16. Глава 16
Мама целый день у меня. Помогает убраться, вымыть посуду, прибрать кое-какие вещи. Следующим утром мы отправляемся в супермаркет купить мне продуктов, потому что и это очень сложно в моём положении. Жду не дождусь, когда этот ад закончится. Я завела календарь и красным маркером зачёркиваю в нём дни до даты, когда мне наконец-то снимут гипс.
Хочу на работу, нырнуть в свою привычную суету, а не жить вот так, полусуществуя. А мама никак не может выкинуть из головы встреченного нами в парке Ткаченко.
— Ты и доктор, Ульяна? Что же всё-таки произошло? Он был крайне агрессивно настроен против тебя. Вы сильно поссорились? — Толкает перед собой тележку Наталья Викторовна.
— Мама, возьми, пожалуйста, сыр маасдам, это мой самый любимый. Сливочный не хочу. Вон там, на верхней полке. Жёлтая упаковка.
Меня раздражает, что прошли сутки с нашей встречи с Ткаченко, но мама снова о нём говорит. У доктора Зло просто талант гипнотизировать женщин, и неважно, сколько тем лет. Он залезает к ним в голову и поселяется там навечно.
— И сливочное масло, только процент побольше, а кусочек поменьше.
Мама помогает. Тянется к полке, достаёт пачку, но в телегу не кладет, ждёт, пока я отвечу на её вопрос. Долго смотрим друг на друга. Пытаюсь перехватить двумя пальцами брикет в серебристой упаковке, но она не даёт.
Вздохнув, рассказываю:
— Мы не ссорились, мама, просто мы с ним... — Складываю губы в трубочку, меняю их форму, разминая и размышляя, как бы так выразиться, чтобы мама не упала в обморок.
— Ты его продинамила?
— Мама, это термин из восьмидесятых годов, годный для сексуально-озабоченного юнца, которому от барышни нужен только секс и который её окучивает, окучивает, а до койки дело так и не доходит. И он такой ей вслед орёт на фоне «Ласкового мая»: «Динамщица!»
Теперь глаза закатывает мама.
— Вот скажи мне, доченька, какого чёрта он должен клясться тебе в верности, если ничего такого не обещал? Ты одно и то же постоянно говоришь: что женщины на него кидаются. Ну согласись, их можно понять. А он был с нами милым. Он пил наш чай, — пожимает плечами.
