Мне понравился ее пытливый взгляд. Она была ребёнком, что считывал и впитывал информацию всего, что его окружало. Изучающий и до одури придирчивый. До бесконечности пронзающий. Но он мне понравился.
— Знаешь, ты мне уже не кажешься таким раздражающим, — сказала она открыто.
Прекрасная в своей наивности.
Это вызвало приступ дикого и громкого смеха с моей стороны.
— Но у меня одно условие, — произнес, подавляя смех. — Я не помогаю незнакомым людям, — я протянул ей свою руку для рукопожатия. — Лео.
Удивлёнными большими глазами она смотрела на мою раскрытую ладонь, заливаясь румянцем, что ей безумно шёл.
Осторожно, пугливым зверьком, она вытянула свою ладонь, вложив в мою, и даже немного сжала.
— Мелоди, — прошептала она тихонько от смущения.
***
Мелоди
Что такое жизнь?
Еще совсем недавно у меня и в мыслях не было задаваться подобным вопросом. Всё меня окружавшее казалось правильным. Правда до тошноты однообразным и серым, но это было неважно. Ведь другого я не знала.
Была вера в отца, в его защиту, его мир, что он создал, обкладывая вокруг меня воображаемые стены из мягких подушек, за которыми на самом деле выкладывал шипы, смазанных ядом.
Я жила по расписанию и уставу в большинстве времени. Это можно сравнить с армией, длинной в жизнь. Где, как цепной пес, рвешься выполнять команды, чтобы угодить хозяину в желании получить хоть каплю любви и похвалы.
Тебя не интересует, что подадут на завтрак, прекрасно зная, что на столе будет ждать овсянка: склизкая, безвкусная, как очередной день. Следом, в точности до минуты приходит учитель, пытаясь вложить в мою голову все знания мира. К вечеру наступает свободное время. Но и тут каждый шаг, каждый вдох отслеживается.
Зачем отцу нужно было напрягаться и заботиться о моем образовании? Скорее для того, чтобы у его личной зверушки мозги окончательно не атрофировались и не умерла от скуки. Раньше времени.
Насколько это было больно?
На столько, что первые ночи вдали от дома я просыпалась от собственных рыданий. Там, под ребрами что-то пронзало сердце маленькими иголочками, шлифуя ранки наждачной бумагой, стирая кровоточащий орган в труху.
Я продолжала варить себе на утро нелюбимую овсянку на воде. По привычке. По долбанной привычке, выдрессированной, как у послушного пса. Каша была омерзительна. Еще хуже на вкус, чем дома. Но это не имело смысла. Она все также оставалось безвкусная, как и мое пребывание здесь. Такие же стены, но с более дешевым ремонтом и мебелью, чем в моей комнате. Разница в том, что сейчас я заточила себя в них сама. Не зная, не умея, как жить.
Ничего не поменялось.
Так что такое жизнь? Как ощутить её вкус, о котором пишут в книгах? Как прочувствовать её каждой клеточкой и окрасить во всевозможные цвета, которые только доступно воображению?
Я не знала.
И, наверное, подстрекаемая именно чувством любопытства, я сейчас пожимаю руку парню, который обещает меня научить жить.
***
Похоже, что насчет агорафобии я не соврала и уже поверила в неё, когда в первые пять минут нахождения в магазине ощутила дискомфорт. Мнимые мурашки расползались по всему телу, вызывая чесотку, сердцебиение усилилось, во рту сухо, а глаза опять беспорядочно мечутся по полкам с изобилием товаров.
Несколько раз Лео ловил меня за руку, предотвращая неудавшиеся побеги. Пальцы крепко обхватили моё запястье и больше не выпускали на протяжении всего пребывания в магазине. Несколько минут я не могла отвести взгляд от наших, в каком-то смысле, переплетенных рук, продолжая слепо следовать за Лео между рядами, когда он тянул на себя. Его кожа действительно оказалась приятно теплой. Наверное, именно поэтому я не возражала из-за такого тесного контакта. Да, только поэтому.
