– Нравится? – его низкий, с хорошо читаемой иронией голос всё испортил.
Судя по всему, Орангутан считал, что ему есть чем меня удивить.
– Нет, – крутнулась я на пятках и посмотрела ему в глаза. Серые. Дымчатые такие.
Он приподнял бровь. Тоже так, издевательски.
– Ну, прости, – развёл он ручищами, – что есть. Выбирать не приходится. Впрочем, у тебя всегда есть альтернатива – вернуться домой. Там, полагаю, тебя всё устраивает.
Меня не устраивало, но объяснять ему бесполезно. Да и незачем. Поэтому я промаршировала дальше, оглядела оставшиеся комнаты, выбрала поменьше.
Здесь мне понравилось, хоть комната почти ничем не отличалась от других: тот же ремонт с иголочки, те же потолки и новая мебель. То же отсутствие жилого духа.
Взгляд мой зацепился за кресло, что стояло в эркере. Новое, белое, как облако. Немного смешное, похожее на толстого медведя.
Я залезла в него с ногами и утонула. Прикрыла глаза. Веки жгло от пролитых и ещё не родившихся слёз.
Дурацкая ночь, дурацкое утро, дурацкое начало новой жизни. Всё это попахивало крахом моих радужных надежд.
У меня есть одно очень ценное качество: я не умела долго унывать. Но сейчас, сидя в медвежьем кресле, хотелось бесконечно жалеть себя и плакать.
Я и не заметила, как снова заскулила.
– Ну точная папильонка, – снова обозвал меня странным прозвищем этот неотёсанный мужлан, затаскивая в комнату мои пожитки.
Чемодан смотрелся в комнате, как инопланетный жирный гвоздь. Не вписывался в интерьер и вообще. Вызывал диссонанс.
– Не смей меня так называть! – взвилась я, вскочила на ноги и ткнула пальчиком в мускулистую грудь. Пальчику стало больно. Я взвыла.
– Ну, ты же называешь меня Орангутаном. А я Ваня.
Им можно сваи заколачивать. Всё бесполезно. Вся моя тонкая ранимость разбивалась о скалу его равнодушного спокойствия.
– Потому что ты такой и есть! – толкнула я его. Но можно было не стараться: непоколебимость – его второе имя. Какой там Ваня!
– Рыжий, что ли? – почесал он пробившуюся за ночь щетину.
Тупой, блин!
– Орангутаны – рыжие, – терпеливо начал объяснять он. – И не самые большие из приматов. Что ты так смотришь, будто у меня рога выросли?
А, он пытается блеснуть интеллектом?! Типа, он умный, а я дурочка?
– Орангутан – и точка! – надула я губы, потому что разговор заходил куда-то не туда. Зачем ему что-то доказывать? Всё равно не поймёт.
– Папильонка, – дёрнул он меня за локон.
Издевается, гад.
Когда я ощущаю бессилие, хочется рвать и метать. Буквально. Именно такой я себя в тот момент и ощущала: маленькой, бесправной, не способной изменить обстоятельства.
Я заметалась по комнате, как дикое, загнанное в угол животное. Под руку подвернулась ваза – монумент бездушной безликости этого жилища. Я позволила себе быть неистовой: схватила её и с чувством грохнула на пол. Ваза не подкачала – разлетелась на кучу мелких осколков.
– Ты с ума сошла? – кажется, мне удалось пробить его толстенную шкуру. Он нависал надо мной скалой – большой, высокий, мощный, опасный. – В чём дело? – хищно сверкнули его глаза.
Он ещё спрашивает?! Тупой бесчувственный болван!
– Я твоя пленница, заложница! – выпалила на эмоциях.
Вышло так себе: истерично и патетично.
– А-а-а, это, – расслабилось вмиг его лицо. – Так никто тебя не держит, дорогая, – скользнула по его красивым губам ленивая ухмылка. – Вон порог. Уходи.
Я проследила за его рукой, что властным жестом указывала на дверь комнаты. М-да, ситуация.
