Она повернулась ко мне лицом. По ее нежным щекам ручьем бежали слезы. Девушка дрожала как лист на порывистом ветру и, казалось, вот-вот сорвется. Волосы слиплись, закрывая половину лица, а в глазах проступало множество красных прожилок. Веки сильно опухли и порозовели, судорожное дыхание мешало ей набрать воздуха в грудь, малышка будто задыхалась, тщетно пытаясь глотнуть воздух. Ножки с большим трудом стояли на балконе, почти соскальзывали.
– Милена, ничего не бойся. Просто осторожно перелезь обратно, – я с черепашьей скоростью ступал к ней навстречу, чтобы не спугнуть.
– Я же ясно сказала тебе, уйди!
– Но почему? Зачем тебе это? Ты еще молодая, у тебя впереди столько интересного! Не делай этого. Подумай о тех, кому ты дорога!
– УБИРАЙСЯ!
Малышка задрожала сильнее. Ее глаза наливались каким-то непонятным мне беспричинным гневом. Я был все ближе к цели.
– Тебе не понять! Не понять!
– Объясни мне. Я выслушаю тебя и вместе мы найдем решение. Пожалуйста, Милена, не нужно прыгать.
Слезы ее усиливались. Выглядела она не так, как обычно выглядят расстроенные души. Я видел что-то в ее глазах, клянусь. Будто она делала это… нехотя. Ее губами говорил кто угодно, но не она сама. Словно что-то заставляло ее прыгнуть, а она безуспешно боролась с этим ужасным позывом, то и дело оглядываясь на толпу внизу. Мне же было абсолютно все равно на зевак, собравшихся внизу. Я не слышал их криков. Сейчас для меня существовал лишь этот балкон и юное создание на его краю.
– Слишком поздно, – зашептала она, – Слишком поздно…
Девушка отпустила поручни. Тело ее полностью расслабилось, она расставила руки, и сила тяжести потянула ее вниз. Мощным рывком я допрыгнул до края и перелетел через край… Падая туда, вниз, я не подумал о своей безопасности. Догнав Милену в полете, я схватил ее за руку, подтянул к себе и перекувыркнулся в воздухе, прорезаемом нами. Мы неизбежно падали вниз. Уже не дрожа, она прижалась ко мне, всхлипывая, осознавая неизбежность. Последнее, что я помню – резкую боль в спине от удара о землю.
Жизнь проживая без любви,
Впустую тратишь время, человек.
Ты больше умираешь от тоски,
Что существуешь в одиночестве свой век.
Прощаешься в сознаньи с мирозданьем,
Уйдешь и все, совсем не позвонишь.
Сливаясь с неизбежным увяданьем,
Не веришь им. Не плачешь. Не кричишь.
Судьбу свою смиренною считая,
Перестаешь бороться. И летишь…
Последние грехи себе прощая,
О землю ударяешься. И спишь.
Очнулся я уже в постели медкабинета. Благо, что очнулся. Я падал на тренировке с похожей высоты, но с такой – ни разу. Хорошо, что моя оболочка способна выдерживать большие нагрузки, чем людская. Голова ужасно болела, спина и того хуже. Уложили меня на живот, но сил хватило, чтобы перевернуться. Думаю, что отделался испугом и синяками. Я был просто перебинтован. Это странно, в прошлый раз я сломал руку. Правда, упал я на нее же. Удивительно, как мне позвоночник пополам не переломило. Или по земле не размазало. Девочки в палате я не видел. Оставалось лишь надеяться, что она жива. В идеале – цела, но сейчас важно, чтобы осталась в живых. С ужасной болью и большими потугами мне удалось сесть на кровать. Рядом с постелью стояла коляска. На нее я и переместился. В этот момент в палату вошли Влас и Табот. Я опередил их с порога:
– Живая?
– Да живая, живая, – усмехнулся Табот.
– Ты прям супергерой! – восхитился Влас, – Как ты это так? И смелости хватило!
