Дора, засидевшаяся в девках полоумная сестра Абготта, с хихиканьем брызнула водой на брата. Тот и рад бы не водить её в кирху, да боится, что в его отсутствие она дом спалит. Дора обычно тихая, но если разошлась – только держи. Бормочет что-то, вырывая у себя волосы клочьями. Если её не видно в церкви, все знают: Абготт в очередной раз устал следить за сестрой и, связав её, оставил дома, чтоб не навредила себе и другим.
А вот и Йор тут как тут. Занеся руку над чашей, чуть тронул запястье дочки мясника, а та брезгливо отдёрнула руку. Да, парень давно бы мог найти себе ровню, с оспинами или хромоножку, но всегда метил выше – оттого не имел ничего.
Собравшись в большой круг, растянувшийся по краю площади, толпа оживлённо шепталась в предвкушении развлечения. Посмотрим, чьи планы на день сегодня изменятся…
Я встала подальше от первого ряда, на ступенях кирхи, по левую руку от патера Теодора. Несмотря на искреннюю веру в необходимость истребления всех, кто не готов полностью принадлежать религии, патер был приятным человеком. Во многом из-за него я так надолго задержалась в Кларане.
Насколько безопасно место, всегда удавалось определить по местному патеру. Попав в новое место, я первым делом шла на исповедь. Придумывала мелкие проступки – вроде того, что случайно съела миску мясной похлёбки в постный день, рассказывала всё с притворным раскаянием, а сама следила за патером. По тому, как тот слушал, как смотрел на меня сквозь решётчатую преграду, можно было сразу понять, какова его паства, и стоит ли оставаться здесь надолго.
Патер Теодор понравился мне с первого взгляда. Сдержанный, но спокойный в обращении, он неизбежно вызывал доверие. Доверял ли он мне? Поначалу я так считала. Но в последнее время начала замечать, как он задумчиво задерживает на мне взгляд, ловя какую-то невнятную, постоянно ускользающую мысль.
Сейчас нахмуренные брови патера и сжатые губы не предвещали ничего хорошего. Должно быть, он прекрасно понимал, чем может закончиться приезд разоблачителя в такой маленький посёлок, но препятствовать не мог.
Через толпу протиснулся один из чёрных плащей, и по его движениям сразу стало ясно – идёт тот, ради кого здесь всех собрали. Худоба его бросалась в глаза, видная даже под толстым сукном: лопатки торчали, как у коровы в неурожайный год, сухие, как хворост, руки сжимали висящее на шее увесистое распятие грубой работы. Вытянутое кривое лицо напоминало перекошенный лик грешника с алтаря нашей кирхи, не хватало только языков адского пламени для обрамления. Но пламя, по всей видимости, было вопросом времени.
Разоблачитель обвёл толпу пронзительным взглядом тёмных, глубоко посаженных глаз:
- Я – смиренный брат Фома из ордена псов господних[2]! Я иду по кровавому следу, вынюхивая колдовство и ересь! Господь ведёт меня по этой грешной земле! Не зря я пришёл сюда! Узрите же! – порывшись в суме на поясе, он вытащил большую иглу, блеснувшую на солнце. - Эту иглу благословил сам епископ Базельский! А нить, на которой она висит, сплетена из настоящих волос ведьмы, что казнили по его приговору! Пусть игла укажет на пособника дьявола!
Вытянув руку перед собой, доминиканец отпустил иглу, и она закачалась. Сначала едва заметно, затем всё сильнее. Толпа замерла, заворожённо наблюдая действо…
Повинуясь качанию, разоблачитель переступал небольшими шагами, продвигаясь вдоль первого ряда. Каждый, кто оказывался вблизи, непроизвольно сжимался, пытаясь отпрянуть, отчего разоблачитель чуть заметно ухмылялся и продолжал путь.
