— То, что она стелется перед тобой, а ты её ни в грош не ставишь.
Он замер на секунду, затем отстранился и ушёл вглубь столовой, продолжая о чём-то размышлять.
— Ты до сих пор рассуждаешь, как человек, — задумчиво произнёс Дилар. — А тебе уже пора научиться мыслить гораздо шире. В конце концов, у тебя есть редчайший дар видеть обе стороны медали — смотреть на мир с позиции сразу двух миров. Мира людей и мира волколаков. Знаешь, я даже завидую тебе немного. Я ведь никогда не смогу понять до конца, что значит быть человеком. А вот ты… Тебе дана возможность, которой лишены многие. Да почти все. И люди, и волколаки, — он улыбнулся как-то совсем некстати. — Со временем из тебя бы получился прекрасный Альфа. Жаль только, что такой возможности тебе никогда не представится.
От злости я сжала кулаки посильнее. Почти до боли стиснула их, чтобы хоть как-то совладать с яростью.
— Мрия, ты такая одна, — продолжал Дилар. — И поверь, что…
— Рина, — выдохнула я.
— Что? — Альфа непонимающе дёрнул головой.
— Рина, — повторила я. — У неё будет ребёнок. Такой же, как я.
Воцарилось молчание. Долгое тяжёлое молчание, во время которого я следила за тем, как меняется лицо Дилара от улыбчивого к серьёзному, от серьёзного к суровому.
— Ребёнок Рины, — наконец, заговорил Альфа, — это будущее. Один из возможных вариантов будущего, которое, вполне вероятно никогда не наступит.
Мой взгляд намертво приклеился к глазам Дилара — к его необычайно холодным, жестоким глазам, таившим в себе мудрость и безразличие, глубинное понимание даже недоступных мне вещей и абсолютный эгоизм.
Я мигом вспомнила всё: своё прошлое, наши мытарства с Савой, Ринкой и Марлоком, тот момент, когда мы навсегда оказались по разные стороны баррикад. И свой сон, приснившийся мне всего пару недель назад. Он отпечатался в моём подсознании: как Альфа вскрывает Рине беременный живот, обрекая её тем самым на верную смерть. В моём сне это был Римор — нынешний Альфа Чёрных. Однако сейчас во мне появилось чувство, будто это был совершенно иной Альфа — тот, что теперь всецело повелевал мной.
— Мрия, — Дилар снова приблизился, положил ладонь на моё лицо и склонился так близко, как уже делал однажды, когда мы поцеловались в первый и в последний раз, — ты — моё будущее. И, что ещё более ценно, ты — моё настоящее. Ты — лучшее, что случилось за всю мою жизнь. Не знаю, что стало бы со мной, реши тогда, на том поле, что хочешь уйти к Чёрным. Я бы никогда себе этого не простил. Мы должны быть заодно, Мрия. Понимаешь? Заодно. Во всём.
Он подался ещё немного вперёд, и уже через секунду его губы полностью завладели моими губами.
14. Глава 14. Сагарт
Никогда не жаловался на память, даже тогда, когда очень хотелось себе её стереть начисто. А за почти сотню лет подобное случалось не единожды, но в такую клоаку я угодил реально впервые. И реально мало что теперь помнил, начиная от момента, как бывшие собратья волокли меня с поля, где у нас с Диларом произошёл Бой Чести, заканчивая последними мгновениями в проклятой клетке, в которой меня продержали будто бы целую вечность.
Именно эту вечность помню хуже всего. Зато отчётливо помню ярость. Тупую, глухую, слепую, беспросветную ярость. Даже моё принадлежание Истинной сделалось яростью. Огромной, всеобъемлющей, жестокой. Даже волколачий Голод внутри меня переродился и стал яростью. Ею стало всё. Совершенно всё. И, наверное, только ярость меня и спасла. Будь в ней хотя бы крупица чего-то ещё, какого-то иного чувства, постепенно оно бы подточило изнутри, превратило бы существование в невыносимое. Но ярость… ярость скрепляла собой всего меня, законсервировала и усыпила до состояния анабиоза. А дальше повела напрямик в чёрную неизвестность.
