Совершенно ошалев от такого бешенного напора на все органы чувств, я не сопротивлялась – не понимая, как можно сопротивляться тому, от чего так восхитительно хорошо и сладко… Дернулась только, когда мужская рука под моей юбкой поднялась наверх, задрала свитер и рванула на мне рубашку, посылая крошечные пуговицы прыгать по всей веранде.
И в этот самый момент, когда горячая ладонь легла и сжала мою грудь поверх лифчика, когда глаза мои закатились в предвкушении губ там, где они были во сне… я вдруг поняла, к чему был весь этот разговор.
Поняла, почему всегда сдержанный, воспитанный профессор нависает сейчас надо мной, пихаясь в меня ширинкой, рыча и хватая зубами за шею… Почему называет «сучкой» и зачем заставлял лежать с завязанными глазами, а потом рвался ко мне в комнату, почувствовав мое возбуждение.
И что означает та страшная морда, которую я увидела вчера в машине – я тоже поняла.
– Ты… ты оборотень… – выдохнула прямо ему в рот, охая от каждого сжатия и прикосновения и выгибаясь под его рукой.
Он замер, тяжело и рвано дыша у меня над ухом.
Медленно, сантиметр за сантиметром, выпростал из порванной рубашки руку, по дороге неосторожно дергая напряженный сосок пальцами…
И поднялся надо мной, все еще опираясь на руку. Пьяный, затуманенный взгляд его постепенно трезвел, фокусировался и наполнялся здравым смыслом, который я почему-то меньше всего сейчас хотела видеть.
– Да, – ответил просто. Толкнулся в меня в последний раз, будто удержаться не мог, и отстранился весь, полностью, оставляя меня лежать на лавке – вздрагивающую и уже заранее замерзшую. – Я – оборотень, Стейси. И вчера ночью я невольно сделал тебя моей.
***
– Что со мной будет?
Да, я – эгоистка. Из всех возможных вопросов меня больше всего волновал именно этот. А не, к примеру, как вообще возможно изменить свою физическую форму и обратиться в дикое, хищное животное под названием волк?
Мы снова сидели порознь. Он – на стуле, спиной к окну, я – на лавке у стены, кутаясь в свитер и нервно переплетая пальцы. Возбуждение спало, но все еще теплилось где-то в глубине тела, готовое вновь разгореться от малейшей искры. Судя по лицу профессора, его состояние было примерно таким же.
Закрыв глаза, он медленно и глубоко дышал, откинув голову на стекло. Наконец ответил – все еще не глядя на меня.
– Волк внутри меня решил, что ты понравилась ему достаточно, чтобы пометить – сделать своей самкой, оградив от других самцов.
Что конкретно это означает, я догадывалась.
– Поэтому… вы меня хотите? – смущаться, задавая этот вопрос – после того, как его руки побывали везде, где только могли побывать – было странным, и все же я смутилась.
Макмиллан приоткрыл один глаз, окинул взглядом мой растрепанный вид и усмехнулся.
– А что, так заметно?
Я совсем раскраснелась, но смогла ответить в том же духе.
– Ну, не то чтобы… прям заметно… Но идею вы донесли.
Как бы то ни было, острить на скользкую тему секса было гораздо легче, чем обсуждать вещи, совершенно немыслимые для меня еще вчера.
– И, если я правильно понимаю, мне от вас… не скрыться.
Однако, похоже, шутки на этом кончились. Глаза профессора снова потемнели, на руке, сжимающей локоть, обозначились вздутые вены.
– Зависит от того, насколько сильно и надолго волк захотел тебя – есть разные градации желания подмять под себя самку – от спортивного интереса до инстинкта размножения. И так далее, вплоть до полной одержимости и невозможности отпустить.
