— Все хорошо, Зоя Степановна. Я блинчики пока испеку. Накроете на стол в беседке? Вы же позавтракаете с нами?
— Ой, балуешь ты меня, Мария.
— Да бросьте, — и сыну крикнула. — Паша, иди умываться! А то без блинов останешься!
Я замесила тесто, сковороду поставила на плиту. На поднос мед, варенье и сметану. Такая чудная погода. Чувствую, лето будет жарким.
— Блины? — Кир подошел сзади, через плечо заглянул. Обнял, к себе прижал. — Прости, Маш. Перегнул, согласен.
Субботин извинялся? Что-то большое в лесу умерло.
— Но и ты не права. Носишься с Пашкой.
Ан-нет, показалось. В лесу все живы.
— Он пацан, а ты девчонку сопливую из него растишь.
— Так расти мужика, Субботин, — обернулась в его руках. — Расти. Я ж не против.
— И пойду. Зарядку делать будем. А с тобой, — за грудь схватил и сжал, — вечером разберусь.
Я вышла с блюдом пышных блинчиков во двор. Солнце уже было высоко. Беседка утопала в зелени, небо кристально чистое, как и воздух. Мы жили на Соколе, в поселке Художников. Кир получил участок в подарок от отца, Павла Аркадьевича, но дом строил практически лично. Контролировал все. Ему хотелось, чтобы внутри было сочетание комфорта и удобства, а отделка снаружи времен Щусева и Марковникова. С высокой крышей, мансардой, широкими сводами и деревянными окнами. Настоящими! Никакого металлопластика!
— А где мои мужчины? — спросила у Зои Степановны.
— У бани, — головой покачала. — Прохладно все же закаляться, — и добавила: — Я считаю.
Я ничего не ответила. Просто пошла в сторону сруба. Банька у нас была хороша: русская, душистая, жаркая, с вениками березовыми. С каким наслаждением иногда по бокам мужа проходилась, ух!
Два красавчика: один огромный, сильный, мощный, как медведь, второй щуплый мальчишка, дрожавший осиновым листом. Сын у нас образовал симбиоз из внешности папы и мамы. Темные волосы отца, а глаза мои, серо-голубые. Подбородок такой же упрямый как у Кира, а губы бантиком, как у меня.
— Не холодно еще?
Я сдержала желание наорать на него. Июнь теплый, но не настолько, чтобы обливания устраивать.
— Нормально, да, Паха? — и долбанул его по спине тяжелой рукой. Сын энергично кивать начал, а у самого зуб на зуб не попадал.
— Давайте вытираться и завтракать, — предложила, чтобы ни одно мужское эго не пострадало.
— Не, мы еще отжиматься будем.
— Ну ты отжимайся, а мы с Пашей пойдем блины лопать, — и поманила сына. Он бросился ко мне на руки. Дрожал, жался, согреться хотел. Мой мальчик. Я так любила его. Хотела. А еще хотела до декрета закончить ординатуру. Мне было двадцать четыре, когда забеременела, год оставался. Я пахала в больнице до самых родов. По пятнадцать часов на ногах. Гипертонус, нервы, хронический недосып — а еще акушер-гинеколог. Все бежала, торопилась, думала, после декрета выйду и сразу врачебную деятельность начну. Как итог сложные роды прямо во время смены. Из-за моего упорного желания родить самой, сын получил травму шейных позвонков. Как он плакал первые месяцы жизни. Как меня грызло чувство вины. Спасибо Киру, ни разу не упрекнул, поддержал, врачам платил. Я подняла всех. Он оплатил все. Мы практически справились. Практически. Вот только друг друга терять начали…
Я услышала, как громко фыркнул муж, но не обернулась. Мне казалось, что до определенного времени дети — это дети, неважно, какого пола. Мальчикам можно плакать, их можно жалеть, их нужно любить.
