– Полканыч, иди ешь, – зову пса, пока снимаю турку с кипящим кофе с плиты.
После утренней пробежки мозги будто проветрились. Полный штиль и закрытая наглухо форточка. То, что надо для встречи с женой, которая, вместо того чтобы соблюдать клятвы, данные ею перед грузной регистраторшей в Загсе, через две недели усвистела в неизвестность.
Покачав головой, застегиваю пуговицы на рубашке.
С детства я привык брать планки.
Всегда разные.
Сначала ребяческие, наверное, в чем-то смешные. Несуразные. Вроде олимпиады по географии или краевого кубка по боксу. С возрастом планки становились выше, задиристее, хотелось быть первым. Десант придал этим самодельным рубежам налет мужского и взрослого, что ли.
Планка любви была, пожалуй, самой высокой. Значимой. Оттого, казалось, недосягаемой.
Дети, растущие в счастливых семьях вроде моей, всегда зависимы. Хочется так же. Такого же чувства, такой же близости. Ни сантиметром меньше, ни миллиметром больше. Хотя больше можно. Почему бы и нет.
Когда впервые увидел будущую жену, ничего не екнуло. Это показалось странным. Так быть точно не должно. Отец в красках описывал чувство, которое испытал, увидев маму из школьного окна.
Вспышка, жизнь остановилась, разрыв аорты…
У меня такое тоже было, поэтому плавному течению отношений с Валеевой не придал должного значения. А она всегда была рядом. Открытая, живая, красивая до хрена. Слишком красивая для меня. И слишком нежная королева. Одинокая, но не убитая этим разрушающим чувством.
Я порывистый, нервный, часто загоняющийся. Она, как талая вода, все сглаживала. Заставляла чувствовать себя нужным. Осознание, что любовь бывает разной, прибило уже потом. Когда один остался.
Так бывает. Чего уж теперь?..
Под мерное чавканье дудля, перемешанное с треском сухого корма, набираю Янковского. Таисии Соболевой, в девичестве Валеевой, не звоню. Одинокие гудки в трубке слышать не намерен. Больше никогда. Ничто и никогда не заставит слушать эти дурацкие однообразные завывания динамика.
– Приветствую. Где забрать твоего дизайнера? – без долгих вступлений интересуюсь.
– Привет, Иван, – озадаченно отвечает Максим. – Я не в курсе. Думал, вы там сами как-то договоритесь. Сейчас уточню.
– Уточни.
Хватаю вилку со стола и с остервенением кромсаю подгоревшую яичницу, гипнотизируя при этом экран телефона. Как невротик.
Сказать, что я охренел, когда увидел их вместе с Янковским, – ничего не сказать. И думать забыл про этого московского мажора, который ошивался рядом с ней в Турции. А она, стало быть, не забыла? Обидно. Но переживу.
Все переживу. Уверен.
– Да, – раздраженно отвечаю на входящий звонок.
– Ты там с утра на фоксе, мой мавр? – сонно интересуется Мирон. – Давненько тебя таким бодрым не слыхивал.
– Говори, – пропускаю мимо ушей очередной подкол.
Громов – шут гороховый. Но это часто спасает наш рабочий, не всегда удачный союз.
– У нас малая заболела. Ушки бо-бо.
– Сочувствую.
– Возьму день на подмогу. Подхватишь?
– Пока в городе, без проблем.
– Надо менять бригаду на Сулимова. Не нравится мне их подход. Тяп-ляп все. Материалы жалеют, потом комиссии будем пятки целовать.
