Замечательно. То, что мне сейчас нужно.
– Как ты меня назвал? – шепчет она в полнейшем восхищении. Сегодня слишком много эмоций для одной милой девушки.
– Подругой.
Не открываю глаза, потому что это уж точно не то, что стоит прямо сейчас делать. Наверняка ее лицо мне покажется слишком красивым, хоть умом и понимаю, что оно абсолютно обычное и даже не особенно привлекательное.
– Меня зовут Гелла, – тихо говорит она, делая себя чуть более реальной.
Открываю глаза и сталкиваюсь с ней взглядом. Мы так близко, что, будь я безумным поэтом, стал бы пересчитывать реснички и веснушки на несуразном лице девушки по имени Гелла.
– Разве есть такое имя?
– Да. Так звали служанку Воланда из «Мастера и Маргариты», а еще это имя означает «солнечная».
– А ты слуга сатаны или солнечная?
Гелла что-то ищет взглядом на моем лице, кажется пытаясь найти что-то, чего я не сказал вслух. Не дождется.
– Ты танцуешь, – вместо ответа говорит она. – Мне понравилось. Ты потанцуешь со мной снова?
– Нет, ты ужасно это делаешь.
Она не обижается. Да что ж надо сказать, чтобы на ее лице дрогнул хоть один мускул?
Мы смотрим друг другу в глаза так долго, что я уже даже не пытаюсь сбежать в реальный мир. Вместо этого он умещается в светло-ореховой радужке, и я уже ловлю первые признаки стокгольмского синдрома, потому что начинаю наслаждаться ситуацией.
– Тебе необязательно меня игнорировать в реальной жизни.
«О, замечательно. Кажется, это самое честное, что ты сказал за последние одиннадцать месяцев».
«Заткнись, Эльза! А ты, Гелла, смотри. Я доверяю тебе».
– А эта какая? Не реальная?
– Мне кажется, что ты галлюцинация.
– Но ты же можешь меня касаться, – говорит Гелла, к своему несчастью не подозревая, что совершает ошибку за ошибкой.
Ее тело сотрясается от приступа смеха и становится чуть ближе ко мне.
– Могу? – Мне не смешно.
Смотрю на ее слишком полные мягкие губы, ямочки на щеках и покрытые веснушками щеки, теряясь между двумя фактами, которые противоречат друг другу: Гелла несуразная, но в данную секунду невероятно красива. Только в данную. При этом освещении, атмосфере, звуках тишины и растерянной улыбке.
Я поднимаю руку, завороженный ее до нелепого невинным видом, и убираю с лица один из тысячи локонов небрежной прически. Сегодня вместо простого гнезда на голове Геллы гнездо замысловатое. Волосы стянуты резинкой в пучок, из которого выпадают пружинки-пряди.
Подушечки пальцев касаются ее бархатно-мягкой щеки, скользят по гладкой коже вниз, к линии подбородка, по шее и в волосы. Они мягкие и очень спутанные, от них пахнет медом и немного чем-то горьковатым и в то же время молочным, похожим на запах восковых свечей.
Гелла замирает и дышит чуть медленнее, пока я изучаю черты ее лица, подмечая детали, которых не видел раньше. Густые широкие брови, форма симпатичная. На подбородке родинка, она чуть темнее веснушек. Две такие же на носу прямо у правого глаза. Крошечный шрам на лбу, над правой бровью. На нижней губе по центру ямочка. Ресницы не длинные, не потрясающе густые, просто очень темные – или она так искусно подводит глаза? Нос и щеки покрыты крошечными точками, узор слишком правильный – может, веснушки ненастоящие? Может, она встает каждое утро, берет кисти-краски и рисует на лице эти капли кофейного дождя и печальный узор теней от ресниц на круглых щеках?
– Почему мне кажется, что ты красивая, хотя я так не считаю? Потому что я тебя выдумал?
