Моя Гелла - страница 17

– Сонь. – Ловлю ее взгляд, чтобы успокоить, но у сестры подрагивают руки, а это плохой знак.

Сначала на нервах был я, теперь она. Мы постоянно перекидываем друг другу этот теннисный мяч панической атаки, потому что никогда не знаем, на чьей стороне поля он останется к концу матча.

Чувствую взгляд отца, он ждет, что я продолжу. Ему нужно контролировать каждый наш жест. Он больше всего боится, что мы войдем в сговор.

– Подай воды. – И облегчение прокатывается по телу, потому что отца это устраивает. Он переводит взгляд на дорогу.

Соня дрожащими пальцами достает из сумки воду и подает ее мне. Мы опять утыкаемся в телефоны.

«Не смотри на меня долго, ты же знаешь», – пишет она.

«Знаю».

«Все, конец связи, через десять минут спишемся. Надо наушники?»

«Нет, хочу слышать, о чем они говорят».

Соня отгораживается от мира, а я вцепляюсь в ремень безопасности и прикрываю глаза, делая вид, что сплю.

– Какого хрена это было? – Влетаю в зал, и тут же «моя девчонка» будто вырастает из-под земли.

Улыбка тает на ее лице, уголки губ опускаются вниз, глаза распахиваются шире, становясь совсем уж круглыми, как два пятака. На ней нет очков. И я снова могу рассматривать ее лицо, она будто прячет его вне зала.

– Что было? – тихонько спрашивает «моя девчонка».

– Ты прошла…

«Сейчас ты договоришь, и она решит, что ты обиделся», – прямо в ухо шепчет воображаемая Эльза, сидящая, как дьявол, на моем плече.

– Ты там…

Палишься. Она решит, что задела тебя, проигнорировав.

– Какого черта ты прошла мимо, будто мы не знакомы?

– Разве ты не этого хотел?

Бах! И я стою, растерянно глядя прямо перед собой.

– Брось, ну чего ты? Хотя… я так и знала, что наша дружба для тебя что-то значит. Не расстраивайся. Ты все равно мой друг. – Кудрявая машет перед собой пучком проводов и берет меня за руку.

Смотрю на наши переплетенные пальцы и почему-то не верю, что она действительно сжала их вот так легко. Не отвечаю на рукопожатие, но меня гипнотизирует сам факт – оно только что случилось. Додумав картинку, могу представить свет в тех местах, где наши пальцы соприкасаются. Они у моей подружки пухлые, мягкие. Но с крошечными мозолями на подушечках. У Сокола есть такие: если кто-то когда-то обратит на его пальцы внимание, увидит немного загрубевшую, чуть покрасневшую кожу и, быть может, догадается, что перед ним любитель играть на гитаре. По крайней мере, он в таком ни за что не признается сам.

– Что ты делаешь? – Я что, перестал дышать, когда она взяла меня за руку, и понял это только сейчас, когда все-таки открыл рот?

От недостатка кислорода делаю шумный резкий вдох.

– Хочу тебе кое-что показать.

Мы смотрим друг другу в глаза пару секунд, в животе зарождается горячее неправильное чувство, похожее на изжогу. Я, кажется, проглотил горячий кусочек солнца и не уверен, что способен такое переварить. Как жаль, подруга, я на бессолнечной диете.

– Что? – Очень глухой голос, лишенный силы сопротивляться, даже не разбивает тишину – покорно сливается, став частью пыльного помещения.

– Идем скорее.

Она уже забыла, как я пришел сюда, как попытался на нее накричать, как был зол. Я не успеваю возразить. Иду следом за девчонкой, которая тянет меня за кулисы, толкает старенькую дверь и, не зажигая свет, ведет по узкому коридору. В тесном помещении из-за недостатка воздуха слишком сильно пахнет – пылью и, неожиданно, медом. Я касаюсь волос моей подружки подбородком, ее лопатки практически прижимаются к моей груди, и каждое ее движение становится моим движением.