Она видит за ними безумие, а мне в ответ хочется зайти дальше, показать больше, и рано или поздно точно что-то будет. Какой-то приз за мои старания. Мифический мультик за победу в игре «Ну, погоди!». Долгожданный дождь после танцев с бубном. Иначе зачем это все? Неужели я и правда псих, как наш отец? Говорят, если я это признаю, сделаю первый шаг на пути к выздоровлению, но никто не понимает, что тогда это превратится в мое оправдание. Бросьте. Я пока еще понимаю, что со мной не так, а значит, не безнадежен.
Соня не успевает ответить. За столик к моей девчонке усаживается паренек с зализанными, в лучших традициях хрестоматийного мажорства, волосами. Она улыбается ему и тянется через столик, чтобы обнять.
Соню передергивает от моей улыбки. Будто я антагонист, который способен изгибать губы только перед тем, как произойдет что-то очень и очень плохое. Сестра напрягается, хмурит лоб, потом трет его рукой, словно боится, что заломы тут же превратятся в морщины.
– Малыш, не переживай ты так, все останутся живы, – обещаю ей.
Девять лет назад
– Я не хочу садиться в машину, – говорю Соне, и она пожимает плечами, прежде чем закинуть свою сумку с вещами в багажник.
– Не сядешь – он накажет. – И залезает на заднее сиденье, но все равно кажется, что ей тоже не по себе.
За последний год Соня изменилась. Как будто в день, когда она задувала свечи на торте в честь тринадцатилетия, в нее вселилась мудрая старая женщина, потасканная за волосы жизнью.
Она щелкает жевательной резинкой и закидывает ногу на ногу. Достает телефон и начинает играть.
– Чего встал? – Отец, сколько бы я ни тянулся вверх, всегда выше на две головы.
Приближается со спины и ждет, когда я дам ему пройти.
– Ничего, шнурки завязывал.
Присоединяюсь к Соне, которая смотрит на меня с выражением «я же говорила». Отец заводит машину и трогается с места. Сначала не понимаю, почему мы не ждем маму, и только потом доходит, что она уже сидит на переднем сиденье, обняв себя руками. Где она вообще была? Не ночевала же в машине?
Выходные за городом не удались. Машина выезжает на трассу, а во мне поднимается липкая гадкая паника.
«Ты в норме?» – пишет Соня.
Почти полгода мы с ней при родителях не говорим вслух. Только переписки.
«Тошнит».
«Почему?»
«Не знаю. Не по себе».
«Забей, все будет норм. Если что, пиши, попрошусь в туалет, он остановится».
«А потом сорвется».
«Не привыкать».
Я просто сижу в машине, а ощущение, будто еду в вагонетке на американских горках. Вчера отец разогнался по трассе почти до двух сотен, чтобы мать прекратила истерить. Его безумие победило ее принципы.
«Если она не извинится, он рассвирепеет», – пишет Соня.
Ловлю взгляд отца в зеркале заднего вида и не знаю, что сделать. Улыбнуться? Или что?
– Чего притихли?
– Па, включишь музыку? – как ни в чем не бывало просит Соня, чтобы немного разрядить обстановку.
– Нет.
Вот и все. Как обычно.
«Ей что, сложно?» – пишу Соне.
Она тайком закатывает глаза.
«Это треш. Опять день скандала ждет», – отвечает она.
«Почему бы ей просто от него не свалить, раз она такая гордая?»
«Понятия не имею, но мне не по себе».
«Она в машине спала?»
«Да-а! Прикинь! Сказала ему, что, раз он такой олень, она будет спать в машине, и осталась. Я слышала, он всю ночь ходил по комнате туда-обратно. Он редко бывает таким злым».
«Не бойся».
«Он будет орать, ты же знаешь».
«Не нагнетай».
«И опять разгонится».
