Моя Латинская Америка. Заметки бывшего торгпреда - страница 12

В 1944 году маму включили в состав группы советских общественных и партийных работников, врачей, юристов для расследования преступлений фашизма на Донбассе и в том числе в Краснодоне, где действовали и погибли молодогвардейцы. Возглавляла делегацию секретарь московского горкома партии по пропаганде и агитации Е.А. Фурцева. По просьбе мамы Екатерина Алексеевна рекомендовала ее на работу в быстро растущий подмосковный город Тушино, где тогда разворачивалось производство реактивных двигателей для самолетов. Что такое партийная работа, я хорошо знаю. Просто потому, что не помню почти ничего из моих детских воспоминаний в связи с мамой. Ее почти никогда не было дома. Зато хорошо помню пионерские смены в лагерях того самого тушинского завода, где я проводил все летние каникулы. Однажды кто-то привез к нам на новую квартиру из магазина дефицитнейший товар – пианино, и я помню, как мама буквально прилетела из горкома и заставила отгрузить пианино обратно в магазин.

Мамина партийная карьера нежданно оборвалась в 1954 году. В тот год ее мама, известная мне теперь только по фотографии моя бабушка Ольга, незадолго до своей смерти из далекого, еще не оттаявшего от суровых времен сталинской эпохи Харбина начала разыскивать в СССР своих детей. Откуда же ей было знать, что ее дети во всех анкетах писали, что у них «нет родственников за рубежом», т. е. «лгали партии»? «Валя, – сказала тогда маме Екатерина Алексеевна, – я ничего не могу для тебя сделать, придется с партработой проститься». Так и ушла мама, потом, правда, на партийную 130-рублевую пенсию, успев до того еще и поработать директором Московского текстильного техникума и даже срочно окончить для этого в 50-летнем возрасте заочный пединститут. Нельзя было тогда без высшего специального образования руководить образовательным учреждением… Мама любила меня очень, отец же, сам в прошлом избалованный в семье ребенок, относился ко мне сдержаннее, требовательнее, суше, отдавая себя эмоционально больше сестре моей, Гале, старше меня на девять лет. Он до войны успел, видно, ее понянчить, больше находился с ней рядом в детстве.

Мои родители были шестеренками созданной в СССР партийно-государственной машины, которую философ А. Зиновьев считал самой эффективной из когда-либо созданных систем управления человеческим обществом. Эта уникальная система управления сочетала в себе не только административно-управленческие, но и идеологические, воспитательные и даже нравственно-моральные (кодекс строителей коммунизма!) функции. Эта система создавалась при участии моих родителей в условиях борьбы за выживание неведомой ранее экономической и социальной формации, создавалась она с людьми, большинство которых одновременно нуждалось и в образовании, и в воспитании на принципах общественного поведения. Люди же в своем огромном большинстве были выходцами из прежнего общества, зараженного, как вновь сейчас, частными интересами и принципами. Эта титаническая задача, по моему мнению, не могла быть решена без насилия и, в основном и к сожалению, над еще патриархальным и неграмотным русским крестьянством, да еще в условиях внешнего давления и дефицита времени для нужных преобразований.

Сейчас, когда я, будучи одно время председателем ТСЖ, сталкивался с проблемой воспитания жителей в духе коллективизма и с задачей ликвидации их безграмотности в жилищной сфере да еще и в условиях отрицательного отношения власти к самоуправлению граждан и быстрого усвоения ими буржуазной мелкособственнической морали, я нет-нет да и срывался иногда на жесткие заявления в духе большевистского подхода к делу. Правда, чаще приходилось сдерживаться. Масштаб, конечно, не тот, но аналогия проглядывается…