Моя мать – моя дочь - страница 17

Не по магазинам она часами бродила, а у Марка неизвестно чем занималась. Вернее – известно чем.

Дом у него, правда, ничего так, впечатляет. Огромный. Перед домом – две крутые тачки. «Выставил их на обозрение для нас или гараж забит другими авто?» – съехидничала я про себя. Как рассказывала мать, Марк помешан на спортивных машинах и меняет их, как какая-нибудь фифа – наряды. Выпендрила. И я позлорадствовала, когда пролетевшая стайка птиц посадила на его отполированные авто несколько белых лужиц.

– Рад знакомству. Твоя мама столько мне про тебя рассказывала! Ты вся в неё, такая же очаровательная, – рассыпался Марк в дифирамбах.

– Спасибо, – буркнула я. Терпеть не могу светские любезности.

Меня с ходу всё стало в нём раздражать, особенно его улыбка до ушей. Зубы у него такие же отшлифованные, как и его автомобили. Не удивлюсь, если они искусственные, как и он сам. Но пришлось признать с неохотой, что он, бесспорно, красавец. Но какой-то неестественный, точно позирует перед камерой. Его жесты, улыбки, комплименты казались заученными – видать, накануне репетировал перед зеркалом, чтобы меня поразить. Натуральное в нём я заметила только одно – нервозность. Хотя бы что-то искреннее – человек волнуется. И не знала я ещё на тот момент, что мы имеем дело с психом.

Вошли в дом. В одной его прихожей уместилась бы половина коттеджа Ефима. На кой ему одному этот дворец? Наверное, меняет спальни, как и свои машины: в понедельник спит в одной, во вторник – в другой, в среду – в третьей, в четверг – в четвёртой и так всю неделю. И по туалетам так же гуляет: посидит на одном унитазе, затем – на другом. Надо бы пересчитать, сколько их у него. Интересно, что бы он делал, если бы жил в коммуналке? В истерике бы бился!

– Проходите, присаживайтесь, сейчас будем ужинать, – засиял он опять улыбкой. Знает, что у него идеальные зубы, и демонстрирует их каждую минуту.

– Ужин вы сами готовили? – спросила я.

Мама, уловив в моём голосе вызов, послала мне глазами знак: остынь!

– Нет, еду привезли из ресторана.

«Между прочим, мамин муж сам готовит, и готовит вкусно», – вертелось у меня на языке, но, не желая расстраивать мать, смотревшую на меня с беспокойством, я смолчала.

Он повёл нас в зал, где величественно восседала в кресле дама сушёного вида с пышным начёсом на голове. Взгляд у неё был суровый, как у судьи, от которого зависит наша судьба.

– Это моя мама, – представил её Марк.

Дама оценивающе нас оглядела, прикидывая, достойны ли мы её сына, и протянула руку маме. Причём протянула так, словно её руку обязаны поцеловать. Мне она слегка кивнула. С её точки зрения, я не заслуживала большего.

– Приятно познакомиться, – произнесла она. Голос у неё скрипучий и невнятный. Сама смахивает на восковую фигуру из музея. – Чем вы занимаетесь? – начала мадам допрашивать маму.

Её ярко накрашенные губы едва шевелились, а лицо оставалось неподвижным. Впечатление, что за диваном прятался суфлёр и говорил за неё.

– В Питере я работала санитаркой, но здесь пока не устроилась, в будущем собираюсь стать медсестрой высшей категории, – отчиталась мама.

Я видела, что она нервничает, как будто сдаёт этой мадам экзамен.

– Медсестра – это хорошо, – одобрила та. Сообразила, что, если её бесценный сыночек таки женится на моей маме, то она в глубокой старости будет обеспечена личной сиделкой.

Дамочка эта оттолкнула меня всем: обликом, манерами, надменностью. Ненатуральная, как и Марк. И мне захотелось назад, в наш маленький дом, к добродушному Ефиму. Сядешь с ним рядом на диване, он обнимет своей пухлой, но сильной рукой, и так спокойно на душе становится. Думая об этом, я забурлила внутри: мать не имеет права всё безрассудно ломать. Наша жизнь более-менее наладилась, я привыкла к новому, за маму перестала волноваться, а из-за какого-то красавчика-манекена она готова всё это растоптать. Видимо, мои мрачные мысли отразились на моём лице, поскольку манекен спросил меня, всё ли в порядке.