Дюнечка, Дюнечка! Всегда только Дюнечка!
– А как же Лерочка? – шепнула она.
Снова предательски защипало в глазах.
Она даже не помнила, когда мама в последний раз её обнимала. Раньше, когда папа ещё был с ними, она называла её зайкой, рыбкой, своей девочкой. Но чаще всего мама называла её просто доченькой. Говорила: «Лерой и даже Лерочкой тебя будут звать все подряд. А вот доченькой… Доченькой назовут только папа с мамой». И улыбалась так грустно немножко. Но вот папы нет. Осталась одна мама. И где же это? Где же «доченька»? Только и слышно – Лера, Лерка! А его она даже просто Андреем не называет – только Дю-не-чка.
Мама больше её не любит.
В глубине души Лера понимала, что мать упахивается на двух работах и умудряется ещё подрабатывать, что она устала, что ей тяжело. Что она света белого не видит. Но не могла перестать обижаться. Не могла перестать ощущать боль в груди при одной мысли о маминых словах: гадина. Гадина, дрянь. Змея подколодная.
Если б на свете не было Дюньки, маме не пришлось бы так много работать. В ней находились бы ещё силы любить свою доченьку. И сейчас, в тридцать семь, она не выглядела бы как пятидесятилетняя, она была бы красивая, молодая, много смеялась бы. И папа не бросил бы их. И подарил бы Лере тамагочи.
Раз я гадина, подумала Лера, то и буду гадиной.
Сдёрнув со шкафа куклу, она принялась шептать ей на ухо.
***
Открыв дверь, мама заглянула в спальню. Дюнечка сидел на ковре, играя со старыми Лериными кубиками. Лера за столом читала хрестоматию по литературе при жёлтом, тусклом свете настольной лампы.
– Уроки делаешь? – спросила мама.
– Угу…
– Идём ужинать.
За столом толком не разговаривали. Недавнюю ссору никто не обсуждал, делая вид, что всё нормально. Лера вяло тыкала вилкой посыпанные сахаром макароны, пока мама с ложки кормила брата рисовой кашкой. Дюнька плевался и пускал слюни.
– Спокойной ночи, – пожелала Лера маме, но в ответ услышала лишь скомканное, рассеянное «ага»: мама торопилась искупать Дюньку перед сном.
Спали они с братом в одной комнате. Мама забирала его, когда он болел, и укладывала рядом с собой в постель. Так ей было проще контролировать его самочувствие по ночам.
Почистив в кухне зубы, Лера легла на тахту и читала, пока мама не привела умытого, порозовевшего и взлохмаченного брата и не уложила его в кровать. За окном над тихой, опустевшей улицей раздался протяжный и глухой гул гудка ДМЗ. Значит, уже 10 вечера.
Мама выключила в комнате свет и закрыла дверь. Дюнька водил пальцем по ковру на стене, это было его ритуалом перед сном. Лера засыпала с мыслью о том, что волшебство призыва, конечно, не сработает – она же не маленькая, чтобы верить в такое, – но как было бы здорово, проснувшись, никогда больше не видеть брата.
***
Сперва Лере казалось, что тихое постукивание ей снится. Но оно становилось всё настойчивее, всё требовательнее, громче. Лера открыла глаза и сонно моргнула несколько раз.
В комнате было темно и душно. Непонятный стук доносился словно бы издалека, но в то же время совсем рядом. И как будто бы… нарастал?
– У-у-у-ум-м-м-м…
Лера дёрнулась, но это оказался всего лишь Дюнька. Брат не спал. Он залез в изголовье кровати, с ногами усевшись на подушку, и раскачивался, монотонно мыча.
Стук не прекращался. Лера села, натянув одеяло до груди, и огляделась по сторонам. Ничего вокруг не изменилось, знакомая, давно надоевшая обстановка оставалась той же: высокий платяной шкаф у двери, у противоположной стены около окна – её письменный стол, рядом стояли тахта и книжная полка, около другой стены – узкая Дюнькина кровать. У кровати – ящик с игрушками, на стене – старый ковёр, на полу – кубики, разбросанные альбомные листы.
