Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера - страница 22

в конце Офицерской, куда вскоре подъехала и Акица. Увы, думается мне, что то было наше последнее посещение этих любезнейших, но и порядком бестактных людей, чем-то смахивающих на авантюристов. Несмотря на клятвенное обещание, данное Акице баронессой, что «деловых разговоров» не будет (то было моим условием принятия приглашения), Рауш снова подцепил меня во время того, что я, по своей привычке, сел за рояль, чтоб отвести душу в импровизации, и целый час морил меня своими жалобами на несправедливое к нему как к художнику отношение общества «Мир искусства», не желающего его избрать своим членом! Как будто недостаточная честь для него, что его приглашают к участию на выставках! Тут же и едва маскированные намеки на мою якобы двуличность. Лучше в таком случае совсем прекратить это знакомство, затянувшееся главным образом благодаря Акице, которая не перестает верить в искренность и бескорыстие излияний Наталии Владимировны. Я так прямо и заявил моей обожаемой, выйдя с ней на улицу: «Больше я сюда ни ногой…» Рауш за последнее время лепит в мастерской каких-то знакомых Распутина. Приглашал меня побывать там же – поглядеть (во время сеансов) на жуткого чудотворца. Но я этого побаиваюсь. Я даже издали чую в Распутине подлинное демоническое начало. Чур! Чур!

<22 октября (9 октября) – 26 октября (13 октября)>

27 октября (14 октября). Пятница. Шурочка утром. В 3 ч. у Аллегри^>17, чтоб приступить к окончанию моего панно «Азия»[119]. Однако ввиду темноты (и холода в его колоссальной мастерской) решили отложить работу по крайней мере до того момента, когда он закончит работу над плафоном почтамтской церкви (заказ Щуко^>18). На сей раз, после довольно долгого перерыва, я как-то менее огорчился видом своего панно! Но все же продолжают тревожить какая-то чернота и слащавость. <…> Вечером у брата Леонтия^>19. Чтоб не быть втянутым в разговор на опасные темы, я все время после обеда и до чая занимался разглядыванием «Illustration»[120], благо накопилась громадная масса не виданных мной номеров. К сожалению, почти все заполнено войной. Как людям просто не надоест и не опротивеет этот ужас?

28 октября (15 октября). Суббота. Шурочка утром. <…> Обед у Гессенов^>20. Очень пониженный тон! И следа нет того оптимизма, который царил весной. Читали трагическое письмо Ярцева^>21 с фронта. И от него веет одним только ужасом войны, ее пошлостью, ее грязью. <…>

<29 октября (16 октября) – 30 октября (17 октября)>

31 октября (18 октября). Вторник. <…>

Вечером у меня заседание по изданию «Медного всадника» со Скамони^>22. Я воспользовался этим собранием, чтоб предложить Общине св. Евгении[121] свой план доступного, но безупречного по вкусу издания классиков для подростков. Мысль эта зародилась у меня во время моих недавних тщетных поисков «приличных» Лермонтова и Пушкина.

1 ноября (19 октября). Среда. В три часа совещание у Максима Горького^>23 об издательстве художественных детских книжек. К сожалению, получилась та же бестолочь, какая всегда бывает, когда много народу и каждый лезет со своими предложениями и доводами. <…>

<2 ноября (20 октября) – 18 ноября (5 ноября)>

19 ноября (6 ноября). Воскресенье. Слава Богу, ссора (подобие ссоры) с моей обожаемой кончилась. Акица бесконечно мила.

Начинаю красками большой эскиз мекковского плафона.

<…>

Обед у Гессенов. Читали «исторические» речи Милюкова^>24, Шульгина