И, как большая белая птица, я поднимаюсь и кружу над засыпанной снегами избушкой, над озером, по которому летит снегоход, везущий нас сюда. Озеро окружено сопками и высокими кедрами, тянущими наперегонки свои верхушки ко мне. Байкал как перевёрнутое прозрачное блюдце выгибается мне навстречу, потому что я уже камнем падаю вниз, к «Бурану», и тогда огромный небосвод звёздным парусом раскрывается надо мной и охватывает землю со всех сторон…
…Я просыпаюсь, когда уже давно никого нет. Тихий свет просачивается сквозь окна. Я встаю; обхожу свои новые покои, играя в Снегурочку. Через полчаса появляется дед. Он берёт меня с собой. За рыбой. На розвальнях – шубы. Заворачиваюсь в одну из них. Савраска несёт нас с пригорка прямо на лёд к двум полыньям.
– Смотри, – говорит синеглазый мой дед.
Он тянет-тянет из одной полыньи сеть, и вот уже вся ловушка, образованная вложенными усечёнными конусами, набитая рыбой, появляется перед нами. Дед ловко вытряхивает на снег чёрных с разводами широкомордых усатых налимов и быстрым движение бьёт деревянной палкой по головам, оглушая их. Это для кондиции, необходимой при сдаче рыбы на продажу: теперь налимы замёрзнут выпрямившись, а не свернутся так и сяк, быстро засыпая на морозе. Бросаем рыбу в розвальни. Нам помогает подоспевший с рыбалки Серёжа. Вернувшись, мы прощаемся с дедом и трогаемся дальше, уже вдоль берега. К егерю.
У егеря небольшой бревенчатый дом. Но сам он в тайге. И мы радуемся нашему уединению. Отдыхаем. Ловим рыбу из небольшой полыньи. Дует ветер. И Серёжа, сев к нему спиной, ловит хариусов на насадку. У него в руках очень короткая удочка, буквально как древко флажка у сигнального. Он опускает цветную насадку в воду и начинает подёргивать ею. Проходит некоторое время. И вдруг начинается клёв.
– Косяк пошёл, – говорит Серёжа.
Он только успевает выхватывать рыб из воды, и через пятнадцать минут больше двадцати хариусов, окрашенных радужными кругами по спинкам, лежат перед нами на льду. В доме на печке он варит уху, а перед тем как снять её с огня, заправляет растёртой печенью налима. Мы остаёмся ночевать. Серёжа пахнет рыбой.
Мы рассказываем друг другу о себе. Он – о Тане, его шестилетней дочке. И в счастье нашей близости он страдает – я постоянно чувствую это – от безысходности нашей связи: у Серёжи – девятимесячный сын. И мечтает, мечтает. Как мы уедем в Листвянку, как… Непонятно, что и как. Ясно только, что жизни у него – нет. Потому что жена не может простить ему Виталика. Мне кажется, у неё тихое помешательство. Как, впрочем, и у него.
Темнеет. И Серёжа предлагает мне искупаться. Я крайне удивляюсь, а он тихо смеётся.
– Бери, – говорит, – лампу и полотенце.
Мы садимся на «Буран» и едем по дорожке, которую он расчищал, пока я на часок прикорнула. Я держу в руке керосиновую лампу и освещаю мощные лапы елей, обступивших нас отовсюду отвесной стеной. Мне тепло и уютно, прижавшись к спине Серёжи, слушать эхо снегохода, прыгающее с ветки на ветку всё выше и выше. Я воспринимаю это медленное кружение по петляющей в снегу дорожке как сцену из спектакля в театре двух актёров. Неожиданно мы останавливаемся, и я вижу в свете колбы моей волшебной лампы клубящийся паром песочный ручей, в котором растёт короткая травка. Над ручьём тяжело свисают хвойные ветки с залепившимися глыбами прессованного снега – «куржаками». Ручей, переливаясь по камушкам, добегает до небольшого бассейна, над которым построен домик купальни. Это радоновый источник. Температура воды в нём – около шестидесяти. Серёжа просит меня быть осторожной. «Только двадцать минут», – говорит он. Но мне хватает и десяти. Сердце начинает бешено колотиться, и я выхожу из воды.
