Но возле дома его не оказалось, и, кажется, внутри тоже. В окнах было темно, на подъездной дорожке не было машины. Он был где-то еще, жил своей жизнью, о которой я знала до бешенства мало.
Я повела Мию вверх по лестнице библиотеки. Нас никому не было видно, зато мы видели всю улицу. Я села и принялась скармливать ей кусочки бекона, которые стащила с салатной стойки в столовой; постепенно солнце зажглось оранжевым и стало клониться к закату. Может, он бы и не захотел звать меня к себе из-за собаки. Он ведь говорил, что их не любит, а я и забыла. Но он должен был хотя бы притвориться, что Мия ему нравится, если он чем-то занимался с мисс Томпсон, иначе как бы она с этим смирилась? Встречаться с мужчиной, который ненавидит твою собаку, – настоящее предательство.
Было уже почти темно, когда на подъездную дорожку свернул приземистый синий универсал. Двигатель выключился, дверца со стороны водителя открылась, и из машины вышел мистер Стрейн. Одет он был в джинсы и ту же фланелевую рубашку, в которой в пятницу был на дискотеке. Затаив дыхание, я наблюдала, как он перетаскивает пакеты с продуктами из багажника на крыльцо. У двери он принялся возиться с ключами, и тут Миа возмущенно взвыла, требуя добавки. Я дала ей сразу несколько кусков, и она торопливо их съела. Ее язык хлестал мне по ладони, пока я наблюдала, как окна домика загораются, когда мистер Стрейн переходит из одной комнаты в другую.
В понедельник я задержалась в классе после урока. Как только все разошлись, я закинула рюкзак на плечо и самым невозмутимым тоном спросила:
– Вы же напротив публичной библиотеки живете, да?
Сидящий за столом мистер Стрейн удивленно поднял на меня глаза.
– Откуда ты знаешь? – спросил он.
– Вы как-то об этом упоминали.
Под его изучающим взглядом мне все сложнее было изображать невозмутимость. Я поджала губы, пытаясь не нахмуриться.
– Что-то я такого не припоминаю, – сказал он.
– Тем не менее это так. Иначе откуда бы мне знать?
Мой голос прозвучал резко, зло, и я заметила, что мистер Стрейн немного опешил. В то же время вид у него был добродушный. Казалось, он умиляется моей досаде.
– Может, я туда ходила, – добавила я. – Знаете, чтобы оценить обстановку.
– Ясно.
– Вы злитесь?
– Вовсе нет. Я польщен.
– Я видела, как вы достаете продукты из машины.
– Правда? Когда?
– Вчера.
– Ты за мной наблюдала.
Я кивнула.
– Тебе надо было подойти и поздороваться.
Я прищурилась. Не такой реакции я ожидала.
– А вдруг бы меня кто-нибудь увидел?
Он улыбнулся, склонил голову набок.
– А что такого в том, чтобы подойти и поздороваться?
Я сжала челюсти и принялась тяжело дышать через нос. Его простодушие выглядело наигранным. Он как будто дразнил меня, прикидываясь дурачком.
Все еще улыбаясь, он откинулся на стуле, и при виде того, как он отклоняется назад, скрещивает руки, мерит меня взглядом, как какую-то забавную диковинку, внутри меня вспыхнул такой сильный и внезапный гнев, что я сжала кулаки, чтобы не закричать, не схватить с его стола гарвардскую кружку и не запустить ею ему в лицо.
Я резко развернулась, вылетела из класса и понеслась по коридору прочь. Ярость не покидала меня до самого общежития, но стоило мне попасть к себе в комнату, как гнев исчез и осталось только ноющее желание увидеть смысл, мучившее меня уже несколько недель. Он сказал, что хочет меня поцеловать. Он ко мне прикасался. Теперь к каждому нашему разговору примешивалось что-то потенциально разрушительное, и с его стороны нечестно было делать вид, что это не так.
