– Ничего страшного, дорогая. Очень интересно для разнообразия попробовать недоваренное яйцо – обычно я велю Лавинии варить яйца пять с половиной минут, но это, конечно, неважно…
Так было последние два дня. Сегодня мама сумела приготовить яйцо правильно, поэтому тетушка Мария переключилась на «Очень интересно есть сыроватые тосты, дорогая». От шума просыпается Крис и является – мрачный и грозный, будто потревоженный зверь из клетки: ррр, ррр! Вообще-то Крис совсем не злой. В первое утро я спросила его, в чем дело, и он ответил:
– У меня в комнате призрак. А так все нормально.
На второе утро он мне ничего не сказал. Сегодня я сама ничего у него не спросила.
Мама едва успевает проглотить чашку кофе, и тут тетушка Мария опять бухает в пол палкой – это мы должны помочь ей подняться. Наша обязанность – застегнуть ее на крючки в штуковину вроде корсета, похожую на блестящие розовые доспехи, а уж трусы у нее – это надо видеть. Крис видел. Говорит, из них вышли бы отличные шальвары для арабской танцовщицы – только для танцовщицы в шесть футов ростом и с очень, очень добропорядочной репутацией. Я представила себе тетушку Марию с самоцветом в пупке и чуть не померла со смеху. А тетушка Мария подлила масла в огонь – она сказала:
– Мои дорогие, у меня отменное чувство юмора. Поделитесь, что вас так позабавило.
Это было, когда мы с Крисом вели ее вниз. К этому моменту она была при всех регалиях, в твидовом костюме и двух нитках бус, а мама пыталась застелить постель тетушки Марии так-как-это-должна-была-бы-сделать-Лавиния-но-это-неважно-дорогая.
Потом тетушка Мария шествует в гостиную и царственно усаживается там. Почему-то гостиная – самая темная комната в доме, хотя из сада туда попадает много солнца. Один из нас обязан си деть с тетушкой Марией. Это мы обнаружили в пер вый день, когда собирались втроем пойти по магазинам с длинным маминым списком. Крис ехидно проехался насчет того, что ждет не дождется познакомиться со всеми злачными местами в Кренбери, и тут тетушка Мария уловила, о чем мы говорим.
И заявила – своим особенным напряженным тоном на грани скандала:
– Нет, вы никуда не пойдете!
– Пойдем, – сказал Крис. – Мы сюда, знаете ли, отдыхать приехали.
Мама заткнула его – воскликнула: «Кристиан!..» – и объяснила про список.
– А вдруг я упаду? – воскликнула тетушка Мария. – Вдруг кто-нибудь позвонит в дверь? Как я открою?
– Вы же открыли нам, когда мы приехали, – напомнила я.
Тетушка Мария тут же превратилась в смиренную мученицу и заныла: мол, никто из нас не знает, что такое старость, и неужели мы не понимаем, что иногда она месяцами не видит ни одной живой души.
– Идите, мои дорогие. Подышите свежим воздухом.
Мама, естественно, тут же начала мучиться совестью – и, что не менее естественно, дома осталась я. Следующие триста часов я проторчала в коричневом кресле лицом к лицу с тетушкой Марией. Она обычно сидит на желтом парчовом диване с деревянными шишками, а к деревянным шишкам привязаны шелковые шнуры, чтобы у дивана не отвалились ручки. Ноги у нее тяжело стоят на ковре винного цвета, а руки тяжело лежат на набалдашниках палок. Тетушка Мария – женщина крупная. Я привыкла считать ее высокой и все время удивляюсь, что она гораздо ниже Криса и даже ниже мамы. Может быть, она вообще всего с меня ростом. Зато характер у нее великанский – до самого потолка.
Она говорит. Исключительно о своих приятельницах из Кренбери.
