В общем, пусть я и расстроилась, что Гатри приглашал в Милан и Лилу тоже, я ничего ей не сказала.
На широкой открытой площади в центре Лугано мы устроились в кафе под открытым небом и, тщательно изучив меню, заказали пиццу. На моей лежали какие-то странные коричневые штуковины.
– Это анчоусы, – сказала Лила.
– Что это такое?
– Ты не знаешь, что такое анчоусы? – удивилась она. – Такие маленькие-маленькие рыбки. Очень солёные.
Я уставилась на них. Больше всего они напоминали раздавленных сороконожек. Я сняла их с пиццы и спрятала под куском теста.
– Слушай, – сказала Лила. – Никто не говорит по-английски! Здорово, правда? Мы можем говорить что угодно, и никто не поймёт.
– Дядя говорил, что большинство местных жителей знают английский. А вот мы их не понимаем.
– Правда? – спросила Лила. – Ну, спасибо, что предупредила. Я могла сказать что-нибудь, о чём потом пожалею.
Но я не могла представить, что она может сказать что-то, о чём может потом пожалеть, или что я буду против этого возражать. Мне нравилось сидеть с ней за столом под открытым небом, словно у меня на самом деле появилась подруга, выступившая из толпы незнакомцев.
В центре площади жонглёр подбрасывал красные мячики. Голуби ходили по брусчатке и что-то клевали. По всем четырём сторонам площади стояли высокие здания. Гору я не видела. Я знала, что она где-то там, за домами, за деревьями, но с места, где мы сидели, я её не видела и чувствовала себя в безопасности.
Эта гора словно вглядывалась в меня. Она была такой тёмной и большой, всегда высилась где-то рядом, закрывая всё собою. А ещё она была похожа на горы, где я жила с семьёй, – и, соответственно, постоянно напоминала, что никого из них рядом нет.
Иногда она даже застигала меня врасплох. Я думала о чём-то другом – может быть, о колоколах Сан-Аббондьо или узких, извилистых улочках Швейцарии, – а потом видела гору и вспоминала о семье, и мне было стыдно, что я не думала о них и что мне даже начинало понемногу нравиться в этом новом месте.
Что, если я полностью адаптируюсь? Что, если я забуду о них, а они забудут обо мне?
Когда мы вернулись в гостиницу Лилы в Монтаньоле, её отец сидел на террасе, подставив лицо солнцу. Лила представила меня.
– Американка? – спросил он. – Твой дядя – директор? Надеюсь, он знает, что делает.
И он засмеялся, но его смех был не тёплым, как у Лилы, а холодным и насмешливым. Позади него над долиной летел на малой высоте изящный реактивный самолёт авиакомпании «Кроссэйр», напоминавший красно-белую летучую рыбу.
Уходя, я обернулась, чтобы в последний раз на них посмотреть. Лила смотрела на отца, а тот показывал на неё пальцем, словно предупреждая. Она похлопала его по плечу и засмеялась, и я слышала этот смех ещё долго, пока спускалась с холма. Я слышала его на протяжении всего пути с Коллина-ди-Оро. Даже после того, как его уже точно невозможно было бы слышать.
Сны Доменики Сантолины Дун
Я была анчоусом, плывшим на облачке, и тут мимо пролетела птица. Птица смеялась, смеялась и смеялась. Она летела к горе. Я хотела сказать: «Берегись, берегись», но я была неговорящим анчоусом. А потом я провалилась через дырку в облаке и полетела вниз, вниз, вниз. Я так и не упала. Я проснулась.
