Моя жизнь и мои путешествия. Том 1 - страница 4

Со стороны матери я никого не знал. Моя бабушка умерла еще до моего рождения. Дедушка когда-то был у нас, но я тогда был ещё совсем маленьким ребёнком, поэтому даже не помню, как он выглядел и какой он был еврей. Со стороны матери я знал только ее племянников и племянницу, детей ее сестры Тойбе: Ефима (Хаима) Хисина – известного билуйца11 доктора Хисина12, умершего несколько лет назад в Тель-Авиве, его брата Осипа Хисина, известного московского фабриканта, и их сестру Лизу, вышедшую замуж за Мирского студента Шмуэля Ледера и уехавшую с мужем в Америку сразу после свадьбы. Ее муж был известным радикалом здесь, в Нью-Йорке, работал в «Арбетер цайтунг»13, имел офис в Бруклине и, между прочим, умер пятнадцать лет назад.

Зато я хорошо знал семью отца. Я отлично помню своего прадеда Гирша, писаря из Лашевичей. Это был высокий, широкоплечий еврей, очень красивый. Его прозвали Гирш-писарь, потому что, будучи старостой штетла он записывал все рождения, браки и смерти. В то время он был представителем еврейского населения Лашевичей, и о нем в наших краях ходила следующая история:

Восемьдесят лет назад священник Лашевичей сильно притеснял там еврейское население. Жители Лашевичей собрали большую группу для рассмотрения средств, которыми можно было бы смягчить сердце священника по отношению к евреям, и было решено послать его, моего прадеда, заступиться за них. Когда мой прадед пришел к нему, он сказал священнику:

– Вам платят всякие налоги, берут Ваши расписки, и вот Вы снова хотите ввести новый платеж. Мои евреи находятся в ужасном положении, а вы ещё держите их в страхе.

На это священник с улыбкой ответил:

– Что вы имеете в виду? Почему я должен с ними лучше ладить, когда они распяли Сына Божия Иисуса.

– Господин священник, – ответил мой прадедушка, – интересно, почему Вы так говорите. Вы видно шутите, Вы должны знать, что не мы, евреи Лашевичей, его распяли, а евреи Копыля.

Услышав это, священнику стало стыдно, потому что он сам этого не знал, и сердце его стало несколько мягче.

Сорок семь лет назад, когда я был в Лашевичах на выпускном вечере, его внук Меир отвел меня в синагогу и показал мне живопись, которую его дедушка, а мой прадед нарисовал на стенах. Это были сцены из еврейской жизни в библейскую эпоху. Тогда эти картины произвели на меня сильное впечатление. И это действительно удивительно: провинциальный еврей, который, кроме картинок из Агады и Торы, никогда в жизни не видел других картин, никогда не учился искусству живописи, вдруг становится художником и расписывает стены синагоги картинами, которые производят нужное впечатление. Не знаю, соответствовали ли его картины художественным правилам, но евреи Лашевичей гордились ими, потому что в них на первый план выходили интересные эпизоды библейской эпохи.

Когда мне было шесть или семь лет, мой прадед Гирш-писарь решил поехать в Израиль и приехал к нам, своим внукам и правнукам, в Мир, чтобы попрощаться с нами. Тогда он провел с нами неделю. Из того времени я помню только, что он был очень высокого роста, у него были еврейские грустные глаза и длинная белая борода. Ещё я помню, что он меня слушал и был со мной счастлив. Перед отъездом он подарил мне на память драгоценную медную монету, которую я много лет хранил как зеницу ока.

Мой дед Рафаил Мышковский

Он умер в Иерусалиме. Лишь в 1922 году я посетил его могилу, которая находится на Елеонской горе. Уходя оттуда, я подумал, что это был необыкновенно красивый, богатый, интересный человек из былых времён.