Моя жизнь и мои путешествия. Том 1 - страница 6

Мои родители, Маркус и Сара Мышковские

Будучи бывшим учащимся иешивы, он мог хорошо учиться и очень любил светское образование. Он был в полном смысле этого слова современным человеком с горячим еврейским сердцем. Будучи адвокатом, он принципиально никогда не защищал преступника и никогда не признавал суда христианина над евреем. Мой отец говорил и читал на нескольких языках и был большим любителем прекрасной литературы. Он также много писал на идише. Большая работа: «Палестинская эмигрантка» навсегда осталась в моей памяти. Насколько я помню, это было литературное произведение с сильным патриотическим содержанием, в котором он выдвигал идею Ховевей Цион («Любящие Сион»)15. Он также писал драмы, комедии и рассказы. Очень часто он читал что-нибудь из своих сочинений матери, нам, детям, и гостям дома. Однако в то время не было идишских периодических изданий и издателей, поэтому он не мог их печатать. Лишь после его смерти моя мать, которой в то время было уже восемьдесят лет, оставшись одна и не желая, чтобы все сочинения попали неизвестно куда, сама все уничтожила. (См. статью моей матери: «Из старого Копыля. Воспоминания Сары Мышковской», Jiwobleter, март-апрель 1937 г.)

Из того времени я также почти не помню первую эпоху движения «Любящих Сион» восьмидесятых годов. Помню, как мой отец возился с «кампанией». Он был председателем и секретарём организации в Мире. В нашем доме часто проводились собрания, на которых выступал мой отец. Помню, как в день моего рождения живший в нашем доме «любящий» покинул наш город и вместе со своей семьей отправился в Землю Израиля. Из-за этого в нашем доме стоял гул, все разговаривали и наутро все «любящие» провожали его из города. Тогда я потерял соседа по комнате. Это был странный мальчик, который отправился со своим отцом в Землю Израиля и в своих детских фантазиях я представлял, как мой друг станет пастухом на горах Сиона, и я очень ему завидовал…

В последующие годы отец часто просил у меня нелегальную литературу революционного движения, и когда я давал ее ему, это было для него очень важно, и, довольный, он заходил в кабинет, закрывал дверь и внимательно читал. Иногда он делился со мной своими впечатлениями и мнениями. По натуре он был мягким, добросердечным и умным евреем. Моя мать была совершенно другим человеком. Она была очень способной и необычайно умной. В практических жизненных вопросах она понимала гораздо больше, чем ее муж. У нее была железная память. Она часто рассказывала нам свои воспоминания о том времени, когда она ещё была двухлетним или трёхлетним ребенком. Она была первой женщиной в Мире, носившей собственные волосы, и первой в городе, у которой на кухне не так строго соблюдалась кошерность (не забывайте, что это было более семидесяти лет назад). Хотя у нее был более твёрдый характер, чем у моего отца, и она лучше понимала различные ситуации, и была более практичной, чем он, она всегда уважала моего отца и считала его выше себя. Моя мама много читала, любила петь еврейские и русские песни и никогда не могла забыть то впечатление, которое на нее однажды, когда она была невестой, произвёл спектакль в еврейском театре Минска. Она была заметной фигурой в Мире, а затем в Несвиже. Женщины приходили к ней со своими тайнами и просьбами, как к хорошей еврейке. Многие мужчины приходили к ней за советом, а самые умные женщины приходили провести с ней время.