Эти два человека находятся по разные стороны вообще всего: ни одной точки соприкосновения, ни в характере, ни в интересах, ни в умении чувствовать и видеть мир и жизнь; и судьбы их сплелись десять лет назад, когда Арина была маленькой дочкой его любимой женщины.
«Девочка с девочкой» – так он меня называл, и в первые месяцы после нашего знакомства, каждый раз вспоминая, что я мама, он, словно ошарашенный сам своим умилением, сжимал меня крепко и всякий раз говорил: «Ты маааамочка».
Когда родился Федя, Арине было семь лет, и они с папой проводили много времени вместе, пока я оставалась дома нянчиться с новорожденным: семилетку нужно хорошо выгуливать.
Ни у кого не возникало сомнений и вопросов, кто для Арины папа: ни у людей вокруг, ни у нее самой, ни у ее папы; а у меня не было сомнений, что так будет всегда.
Однажды я сказала ему: «Ты отец моих детей», и это была чистая правда. И попросила: «Обещай мне: что бы ни случилось, ты всегда останешься папой нашим детям».
И вот спустя несколько лет после данного им мне обещания самое страшное для меня – смерть.
Я не боюсь столкнуться с ней лицом к лицу, как и не боялась этого почти двадцать лет назад; я боюсь так и не увидеть Африку и китов в океане, но больше всего я боюсь, что – случись со мной несчастье, – моей семьи больше не будет.
Одна мамина подруга, сильная и мудрая женщина, как-то разоткровенничалась и сказала: «Моя задача – пережить их всех». Мне было немного за двадцать, и я, услышав это, хмыкнула про себя, и решила: что за самонадеянность, зачем так много на себя брать?
Сейчас я часто вспоминаю слова той женщины и беру те произнесенные про себя слова обратно.
Я радуюсь осторожно, боясь разбить эту хрупкость момента, когда мы все вместе, впятером, и между нами всеми как будто бы связь, и мы похожи на семью, какую я рисовала себе в воображении, стоя в очереди в туалет в саду Тюильри спустя пять минут после того, как Юрка сделал мне предложение.
Но чаще всего мы как-то по отдельности: словно существует «Юрка и я», «дети и я», просто «дети», «Юрка и мальчики», «я и Арина», но все вместе никак не стыкуется в один цельный, красивый, ладный механизм.
И этот механизм худо-бедно работает, пока в нем есть я – такая не особенно заметная, но принципиально важная деталь. Убери эту деталь – и механизм рассыпется.
Эта мысль обрушилась на меня той самой зимой полгода назад, когда я вдруг отчетливо поняла, почему я так горько плакала, провожая их в аэропорт, хотя в тот самый момент я не осознавала этой глубинной причины своих слез и почти отчаяния.
Полгода назад, когда я стыдливо наслаждалась одиночеством, а мой муж и мои дети вместе с другими родственниками не могли дать друг с другом ладу, вот в то самое время, я подумала вдруг, что моей семьи больше нет.
6.
Сейчас мне кажется, я все уже знала еще до того, как увидела две полоски на тесте.
Или все-таки не знала: сейчас сложно уже сказать. Но точно помню, что увидев эти две полоски, я осознала сразу и бесповоротно: я буду мамой.
Не потому что я верю в бога; и не потому, что ребёнок отныне связывает меня с кем-то бескомпромиссно мною любимым – это было совсем не так.
Мысли о материнстве начали теплиться в моей еще детской голове, кажется, уже тогда, когда папа привёз мне из командировки мою первую куклу. Мою любимую и единственную в своём роде Нину. Я сразу решила, что Нине я мама. Я сажала ее рядом с собой на кухне и «кормила» из ложечки печеньем, растолченным в молоке.
