– И как договорились в итоге?
– Да очень просто договорились, – слова стали даваться мне трудно. – Эдельвейса застрелили. У нас тогда тренировку отменили, а его застрелили. Потому что он, мол, опасный был.
Этерина опустила взгляд.
– Жаль жеребца, ни в чем не виноват был… – пробормотала она. – Но почему не усыпили? Стрелять зачем?
– Я не знаю, зачем, – сказала я и отвернулась.
Конечно, Ольга Николаевна уже рассказала Этерине эту историю. Она её всегда всем рассказывала.
Я закрыла за собой дверь пустого кабинета №42 и уселась за первую парту первого ряда – напротив вечно разгребающей документы и тетради Любови Михайловны.
– Ну рассказывай, Александра! – сказала она. – Как прошла олимпиада?
Каждый год я участвовала во всех городских олимпиадах, конкурсах и прочих мероприятиях по литературе. И каждый год они стабильно меня бесили.
Час олимпиады всегда шёл за три, и схема всегда была одна и та же. Школьников пытали тестами по литературе с предполагаемым единственно верным вариантом ответа, а сразу после этого пытались выжать из бедных детей внезапную широту взглядов в сочинениях на заданную тему. Правда, широта взглядов учащихся не должна была выходить за рамки существующих методичек.
Втайне я мечтала дать всем детям абсолютную свободу слова и обсудить искренне любимую мной литературу так, как её действительно воспринимали школьники.
«Думаю, Лермонтов был психически не стабилен и нуждался в профессиональной помощи».
«По-моему, Блок не сочувствует нищим, а наоборот, ставит их ниже себя».
«Я не понимаю Маяковского».
«Почему Цветаева так грустит о любви? В любви нет ничего грустного!».
Но нет – из года в год я копалась в строфах и строках в поисках спрятанного смысла. Из года в год я благополучно оставалась в рамках существующих рецензий из учебников литературы и имела отточенное и согласованное с классной руководительницей мнение, стабильно выигрывающее на всех этих литературных карнавалах.
– Да все нормально, – пробубнила я, грея руки о горячую кружку серого чая из пакетика. – Тест был лёгкий. Как всегда. Стихотворение неинтересное в этот раз, Фет. Не люблю Фета.
Я заткнулась, рассматривая еле заметные чайные листья на дне кружки.
– Ну? А сочинение? Давай выкладывай!
– А сочинение по «Капитанской дочке».
– Вот повезло! – ахнула Любовь Михайловна. – Пригодились рецензии? Ох, да ты на первое место наверняка написала! Вот это мы угадали, а?
Я не хотела прерывать её поток радости и предвкушения окружного этапа олимпиады в Хантах. Или в Тюмени? Видимо, я слишком долго исподлобья смотрела на неё: Любовь Михайловна осеклась и внимательно заглянула мне прямо в душу.
– Ты же воспользовалась критикой «Капитанской дочки» в сочинении? Которую я вчера тебе дала?
Я молчала.
– Так?
– Нет, Любовь Михайловна, не воспользовалась.
– Как это? – она всплеснула руками по-стариковски, как делают классические киношные бабушки из глухих русских селений. – Ты ведь их прочитала? Все?
Мы смотрели друг другу в глаза секунд десять. Я слышала тиканье стрелки на настенных часах.
– Нет. Я вчера не успела их прочитать.
Собственный голос показался мне чужим. Я знала, как Любовь Михайловна радела за мои успехи в литературе. Каждый раз, когда я подводила её, я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Это было сравнимо с тем, как если бы я подвела родную маму.
– Чем же ты занималась вчера весь день, раз не успела прочитать? – голос её зазвенел холодом.
