Бабка-то никогда добра не была, от нее не то что сластей, даже похвалы не дождаться, но жаль ее стало Ярине, не понимала она, за что соседи так ненавидели старуху.
Поговаривали, конечно, что скот дох у тех, кто в лицо бабке осмелился что-то плохое сболтнуть. Но разве ж то доказательство? И глаз, говорили, дурной у нее, и язык сучий. Да только Ярина не верила этим россказням, любила старуху, хоть и получала от нее больше затрещин, чем добрых слов.
Изба бабкина стояла поодаль от соседских дворов, у самой кромки леса, в тени разлапистых елей. Забор из веток ей помогала собирать Ярина, а калитку они так и не поставили. Как заболела старуха, ни одна живая душа ее не проведала, а ведь когда хворь кого одолевала или понести женщина не могла, то все шли к бабке Агриппе за настоями да травами.
Ярина шагнула в полумрак избы, поставила корзинку на пол и огляделась: свечи не горели, печь остыла, пахло сыростью и хвоей. Из комнатушки, в которой бабка Агриппа лежала, не доносилось ни звука. Решив проведать старую, Ярина прошла через горницу и заглянула за скрипучую, рассохшуюся дверь.
– Баб? – позвала она. – Ты жива еще?
– Да жива пока, – откликнулась та из темноты. – Хоть свечу зажги, девка, не видно ж ничего!
Ярина вздохнула. Опять ворчит, старая!
– Ты бы поприветливее была, а! – Ярина вернулась в горницу и зажгла огарок свечи огнивом. – Всех отвадила от себя!
– А оно и к лучшему! – выкрикнула из комнатки Агриппа. – Люди – скоты неблагодарные, ты тоже это поймешь, да поздно будет! Помяни мое слово!
В свете свечи скудное убранство избы стало заметнее. В углах поселились пауки, лавки посерели от сырости, пол усеивали пятна, похожие на плесень.
В комнатке, на небрежно сколоченной лежанке Ярина увидела Агриппу – седые волосы были всклокочены, сведенные болезнью руки сжимали тонкое одеяльце. Но взгляд бабки оставался острым, словно нож. Агриппа вся сморщилась, как сушеное яблоко, но глаза были молодыми и ясными.
– Ну, что же ты?
Ярина ногой подвинула табуретку к лежанке и уселась. Свечу поставила на пол, подальше от свисающего края одеяла. От бабки пахло застарелым потом и старостью, а еще – смертью.
– Ишь, какая коза выросла, – со знанием дела отметила Агриппа. – Сколько тебе годков-то уже?
– Так девятнадцать уже, баб.
– И все в девках ходишь?
– А то ж.
– Приглянулся тебе хоть кто-то? Хотя на кого тут смотреть, видят боги, одни дураки в деревне остались. Дураки и ущербные.
– Баб! – возмутилась Ярина. – Будет тебе людей-то обижать.
– Людей… Не помнишь, что ли, как тебя в детстве гоняли?
– Не держу я зла на них. Дети ведь, да и давно это было. Ты лучше…
– Дети! – возмутилась Агриппа. – Как они тебя прозвали, а?
– Баб…
– Как прозвали? Отвечай!
– Пугалом, – выдохнула Ярина. – Довольна теперь?
– А ты все к ним ластишься, как собака побитая. – Агриппа приподнялась на локтях и плюнула на пол.
– Баб! Ну что ты делаешь?!
– Всех, кто не похож на них, они готовы на вилы насадить! Помяни мое слово, я…
Агриппа закашлялась, а Ярина головой покачала и вздохнула.
Ну да, было, дразнили ее в детстве из-за копны рыжих волос и веснушек, да, задирали – но разве это повод на детей злиться всю жизнь? Позже, правда, умнее соседская ребятня не стала. Девчонки постоянно напоминали, что у Ярины ни бровей, ни ресниц на лице не видать из-за того, что они рыжие; мальчишки гулять не звали, нарекли самой некрасивой в деревне. А ей-то что? Давно это все было, почти все обидчики уже семьи завели, кто-то уехал, а кто-то и вовсе помер.
