Только теперь не время вспоминать о нем. О маме, об отце, Женьке, вообще о доме – и уж, конечно же, об этой странной фигуре в моей жизни – Витке. Совсем, совсем не время. Почему же тогда вспоминается?
…А ведь оно, это сказочное счастливое детство, было дано нам для того, чтобы мы могли сравнивать. Чтобы, став старше, покинув наш тихий умиротворенный рай, уйдя в другую, взрослую жизнь, жизнь больших городов, переполненных вокзалов и кабаков, новеньких, с иголочки отстроенных храмов, ту самую жизнь, которой я живу теперь, мы бы просто знали, что бывает и иначе. Совсем по-другому бывает…
И некоторые из нас ломались, не выдерживали нелогичной и ничем разумным не объяснимой ненависти себе подобных, категоричного нежелания взглянуть на мир глазами другого, ясной, не замутненной и пятнышком сомнения убежденности в своей правоте. Они сходили с ума, кончали с собой или незаметно спивались – итог, в общем-то, был одним. Но они никогда не возвращались назад, вот что характерно. И они никого не приводили с собой. И на самом деле их было не так уж много: ведь все-таки нас учили противостоять этой дряни, мыслить самостоятельно и независимо, учили не доверять идеологии абсолютного большинства, идеологии целого общества.
…Вообще-то это оказалось на удивление легко – не доверять идеологии целого общества. Слишком уж лживым, слишком неестественным оно было, чтобы вызывать к себе симпатию или доверие. А поэтому оставалось только абстрагироваться, только поставить себя вне и, стиснув зубы, спокойно делать свою работу.
Как все-таки хорошо, что я точно знал, что бывает и иначе. Как все-таки хорошо, что я никогда не принадлежал этим людям целиком.
А как же Марийка?
Это другое, сам себе ответил я. Не знаю почему, но это другое, совершенно и это не в счет…
И в странном своем сонном бреду успел я еще подумать о том, что надо все-таки будет спросить у моей дорогой, не слыхала ли она чего про Янека Цуховского: все ж излишне подозрительной вышла эта наша с ним случайная встреча, мало ли что…
И не было больше за эту ночь у меня ни одной мысли, ни одного сна, ни одного воспоминания, даже самого завалящегося.
…А проснулся я от поворота ключа в замке: пришла наконец-то она, долгожданная моя Марийка, и тут же с порога бросилась готовить ужин, и, тоскливо наблюдая за ее деловитой кухонной суетой, подумал я, что удивительно все-таки, как она меня любит, и, самое главное, непонятно за что: сам у себя я никакой любви или даже симпатии давно уже не вызывал… И еще подумал я о том, что было бы со мной, если бы она вдруг решила меня бросить. А ведь запил бы, наверное. Непременно запил, по-черному, беспросветно, бессмысленно и страшно – эдак на месяца полтора… Впрочем, она меня не бросит. Это была как раз одна из тех редких вещей, в которых я мог быть уверен.
–…Ты не забыл, что у нас назначено на сегодня, – полувопросительно сказала мне моя дорогая.
Вздрогнув от неожиданности, я постарался не упасть в грязь лицом:
– Я тебе, кажется, к Елене за документами съездить обещал?
– Да нет, – вздохнула Марийка, – сегодня же у Юленьки день рождения… Помнишь, я же тебе говорила: у нее в шесть собираемся. Я уже и подарок купила, часы старинные, с колокольчиками, ей должно понравиться. Чего ж ты опять забыл?
– Да не забыл я, – вяло попытался я оправдаться. – Просто не думал, что это уже сегодня…
А я ведь и вправду не забывал об этом дне рождения. Юленька эта – замечательный человек, милый и добрый, хотя и совсем не такой, как моя Марьяна – понятия не имею, почему они дружат. И бывать у нее дома радостно и приятно – такой уж это редкий, ласковый и теплый дом. И в те нечастые дни, когда Юленька созывает гостей, собираются у нее исключительно хорошие люди, весьма своеобразного толка порой, но все-таки… Элизиум, одним словом. Так почему же эта желанная, в общем-то, дата нашего семейного «выхода в свет» подкралась так неожиданно – ну просто обухом по голове?
