«О чем ты говоришь, Тоби? Я не выпущу тебя, ты погибнешь! Подумай обо мне, о Мег, она ж совсем слабая, кто останется, если ты пойдешь воевать с ними?»
«Я только хочу всех спасти, я могу!…»
«Нет…»
Тонкое, длинное, жилистое тело Тобиаса, такое же черное, как у Торонты, первым досталось на растерзание гончим. Выстрел. Еще один. Тьма из пуль! Как золотая бабочка, танцующая последний танец у костра3, Мегара погибла, держась обеими руками за мать, которая, словно птица воспарила ввысь боли, причиненной огнем и ружьями.
Все. Некому и нечем защищать светлый дом – живописную нору с виноградными листьями и ясенем с качелями. Нет боле ничего.
ЭТО. БЫЛ. КОНЕЦ.
Диалог
Жизнь не уйдет под откос, нет…
Потому скоро во мгле найдешь свет.
И не важно, что сейчас никого рядом нет,
Возможно, месть – это лучший ответ!
Мозг Торонты бешено работал в поиске нового источника вдохновения.
Шелест листьев, будто возмущенных нарушением их покойного положения твердыми, уверенными шагами с широким размахом, движением бьющего по земле хвоста, разбудил неожиданно дремлющего на ветвях дуба ворона.
Долго он шел вперед, по тропе, взмокшей от только завершившегося ливня. Часами ходить по полуразрушенному лесу стало правилом, традицией, которую он не нарушал.
А еще был диалог. Не только с самим собой, в глубоком и многозначительном молчании, но – с тем самым черным вороном, беседы с коим превращали каждый новый день в нечто занимательное, чем-то нравящееся времяпровождение.
А их разговор, не прерываемый никем и ничем, даже шорохом листьев, тек, казалось, в одно русло, но вот течение у него всегда было разное.
Ни один бредущий мимо ходок, выбравшийся из своего жилища взбодриться последним дыханием октября, не смел нарушать беседу двух черных фигур. Они были столь схожи между собой, хотя, присмотревшись, можно было заметить, что один силуэт обладал, подобно черной крылатке писателя Н.В. Гоголя*, развевающимися крылами, точь-в-точь, как пальто великого писателя, будучи меньшего размера, чем силуэт собеседника, более высокого роста, длинноногий, с обрамляющими чело черными лохматыми волосами и хвостом, который, будто шлейф от мантии колыхался ветром.
– Иногда туристы ведут себя, словно они – идиоты !
–Пффф….Иногда? Ты хотел сказать «всегда»?
–Обожаю кидать грецкие орехи. Так забавно смотреть, как на тебя снизу вверх таращится – что тоже весьма нелепо – удивленное лицо, моргая круглыми, чисто людскими*, глазами…
–Прекрасно.
–Каар!
–Каар…Так себе. Что ж, я покидаю тебя, друг мой, свидимся, в скором времени, надо лететь…
–Прощай. Захвати и от меня побольше орехов, да шишек еловых, очень надеюсь, что используешь их по назначению.
Раскатистый смех в ответ сдувает ветром. Хлопающие крылья добавляют новых звуков в пение вихря, когда Ворланд улетает.
Таким вот примерным образом и проходил диалог двух черных силуэтов, плывущих в ночи.
Шелест листьев довершал уходящие шаги, а сильный ветер немилосердно раздувал шерсть и пеья на бредущих вдаль ссутуленных спинах…
Слова, брошенные на ветер, также неспроста,
Так и случай, но ошибаешься ты….
Не думай, что сойдет все с рук,
Кто был вначале враг, теперь – твой друг.
Тропы нехоженые, куда вы ведете?
Не обмануть взора металлических глаз!
«Я прямо шагаю, мои сапоги
Стучат по земле: раз-раз!
Куда ты пойдешь, если спросят внезапно?
Лишь своею дорогой иду поэтапно,
Считай, что наши пути разошлись»
