– Я думал, ты не учишь меня делать погребальные урны, – наконец говорит он.
– Прошу, Оливье, не усложняй. У меня горе. Разве не видишь?
Долгое молчание, затем:
– Если вмонтировать в основание урны маленький моторчик, можно сделать так, что ослик будет шевелиться.
– Что он сможет делать? – спрашиваю я.
– Возможно, танцевать. Шагать. Склонять голову в трауре. Умолять.
– А всё сразу не сможет?
– Это будет недешево.
– Деньги – не вопрос, – говорю я и звоню сестре.
Я встречаюсь с редактором Арвидом в его кабинете.
– Думаю, я все еще смогу написать текст, – говорю я.
– О фильме, который никто никогда не видел, – говорит он.
– Да. Но я смогу воссоздать его.
– Новеллизация?
– Ну нет. Это как-то оскорбительно. Я бы не стал это так называть.
– А я бы стал.
– Хорошо. Уверен, я мог бы написать новеллизацию, Арвид, настолько неизгладимым был фильм. Если вспомню.
– Буду с тобой откровенен, Б…
– Не надо.
– Я не верю, что этот фильм вообще существовал.
– Но он существовал. И это был самый важный фильм в истории кинематографа.
– Видишь, вот тут я и начинаю сомневаться в достоверности…
– Смотри. – Я достаю сохранившийся кадр.
– Это что?
– Единственный сохранившийся кадр.
Арвид берет его.
– Осторожно, – говорю я.
Он очень долго его изучает, затем:
– Я не понимаю, на что смотрю.
– На поворотный момент в фильме. Полагаю, это эпизод, когда осветительная решетка падает на Моллоя, проламывает ему череп, и он впадает в кому, которая меняет всю его жизнь. До сих пор не помню этот эпизод.
– Бессмыслица какая-то. И потом, в кадре нет ничего из того, что ты наговорил.
– Ну, кадр задымлен из-за сигареты подручного на осветительных лесах, чьими глазами (субъективной камерой) мы все и видим.
– Значит, я смотрю на сигаретный дым.
– Нет! В этом-то и смысл! Поразительно, но это вата. Эффект создан с помощью обыкновенной ваты. Той самой, которую можно купить в аптеке или в ватном магазине вниз по улице.
– Я к тому, что тут плохо видно.
– Так это же специально. То, чего ты не видишь, в кино так же важно, как и то, что ты видишь. Спроси любого.
– Не надо меня учить. Только хуже делаешь.
– Посмотри. – Я достаю из сумки урну с осликом.
– Игрушечная лошадка, прикрепленная к коробочке, – говорит он.
– Это кукольный осел. Из фильма. По-моему, он жил в доме великана, вместе с великаном. Кажется, там был великан. Возможно, я путаю его со «Шреком». В «Шреке» был великан?
– Где его хвост?
– Что? Это вообще тут при чем? Ты посмотри, какая мастерская работа. Сгорел хвост, ясно тебе?
– Милая кукла, но она не поможет получить то, о чем ты просишь.
– Тогда дай написать об «Очаровании».
– Это нечестно по отношению к Динсмору.
– Он пользуется моими наработками.
– Ты их сам им предложил.
– Тону.
– В любом случае…
– Если не могу получить обратно «Очарование», хотя я имею на это полное право, тогда дай написать текст об Инго. Новеллизацию, как ты сам говоришь! Фильм у меня в голове. – Я стучу по ней пальцем. – Значит, будет новеллизация!
– Не уверен, что у книги с пересказом несуществующего фильма найдется аудитория.
– Так будет не только пересказ. Но и критика. Объяснение. И он не несуществующий. Он уничтоженный.
– Кому это надо? Мы же не об утраченном фильме Хичкока говорим.
– Хичкок недостоин даже сосать у Инго член.
– А это что вообще значит?
– Не знаю. Я просто… расстроен. Да брось ты, Арвид, вспомни Гарвард? Соседи навек!
– Это-то здесь при чем?
