– Клюёт! – вскрикнул Гена и резко дёрнул.
Испуганный Домрачёв отошёл от него на пару шагов и, с интересом выглядывая из-за его спины, заверещал:
– Тяни-тяни!
Гена вытащил маленькую, с ладошку, плотву с красными плавничками. Он положил её на снег и неуверенными движениями, тесно сжав её холодное тельце, снял крюк с её губы и оставил барахтаться.
– Забить же надо, – сказал счастливый Домрачёв.
– Живодёр ты, Степан, – улыбнулся Гена, насаживая опарыша на крючок. – Сейчас она заснёт от холода быстренько. Мы тебе не браконьеры – мы за гуманность.
– Точно умрёт? – уточнил Домрачёв.
– Что ж ты так смерти её хочешь? – хохотнул Гена. – Умрёт – куда денется? Задохнётся.
– Глаза, смотрю, уже все красные, – склонившись над рыбой, с интересом сказал Степан Фёдорович. – Капилляры полопались, поди.
– Какие капилляры? – махнул рукой Гена. – Это же плотва. Особенность у ней такая: глаза красные.
– И как она? Вкусная?
– Да ты ел её не раз. Та же вобла.
– Вобла? – обрадовался Домрачёв знакомому слову. – Правда она?
– Она-она. Врежем, может, ещё за улов? – Гена взял бутылку. – Давай-давай, – потирая руки, Степан Фёдорович приземлился на стул.
И они выпили. Только выпили, Гена забросил удочку и начал следить за поплавком. Домрачёв жадно на него поглядывал и, не вытерпев, наконец сказал:
– Дай-ка мне попробовать, – в голосе его прозвучала ревность.
– А чего молчишь? Ты сиди-сиди, – сказал он встававшему Домрачёву и протянул ему удочку, – на вот.
Степан Фёдорович обеими руками осторожно взял удилище и так крепко вцепился в него, будто держал не удочку над прорубью, а оголённый провод над бассейном. Невзирая на слова Гены, он надеялся, что ему удастся выловить щуку. Отчего-то не верилось ему, что такой крупный и опасный хищник водится в мелких заводях, в грязи.
– Дядя Жора – тот рыбак отличный был, – сказал Гена.
– Хорошо рыбалил, да?
– О-о, не то слово, – задумчиво ответил Гена. – Меня пару раз с собой брал. У него лодка же была надувная. Теперь уж утащили, гады, – прошипел он. – Ну вот, выплывем на середину озера, и, помню, такой он весь серьёзный был на рыбалке-то. Ну вот, выплывем с ним: он сам молчит, не шелохнётся – и меня неволит. Уставится, помню, на поплавок и не сводит взгляда. Рыба, сам понимаешь, не каждую минуту клюёт, а он, дядька-то твой, мог по одному лишь поплавку вычислить, что за рыба поклёвывает, по движению-то поплавка. Он всё на карпа ходил. Нравилась ему эта рыба: видел если, что не карп клюёт, – не подсекал. – Так прямо по поплавку и вычислял? – недоверчиво спросил Домрачёв. – Ну я ж тебе говорю: да, так и вычислял. С ним на рыбалку, конечно, лучше бы не ходить. Это у нас с тобой веселье, водка. А у него ж, ты что, – покачав головой, с уважением сказал Гена, – это процесс такой, серьёзный.
– Клюёт? – поинтересовался Домрачёв положением своего поплавка.
– Да нет, – сухо отвечал Гена. – Клевать будет – поймёшь. Он утонет, поплавок-то. – А с плотвой-то твоей что делать? – спросил Степан Фёдорович, уже свыкшись с мыслью, что он вытащит щуку и ни что иное. – Солить?
– Почему ж солить? Не только: и уху сварить можно, и пожарить – всё можно. – Мне, Ген, – разоткровенничался Степан Фёдорович, – так что-то щуки захотелось попробовать. Заинтересовал ты меня. – Да что тебе щука эта? – развёл руками Гена. – Говорю же: невкусная это рыба, невкусная.
– Ну я бы так, в качестве экзотики, – заскромничал Домрачёв. – Просто бы попробовать, что это такое. Ловят её у вас зимой? – Ловят, ловят, – уверенно заговорил Гена. – Но у нас, Степан, не принято рыбой торговать. Что сам поймаешь, то и везёшь домой, – поняв, что имеет в виду Домрачёв, быстро затараторил он.
