Судя по лицу хозяина, подобная перспектива не вызвала у него ни понимания, ни энтузиазма. Окончательно уничтоженный, он торчал посреди комнаты, бормоча:
– Ваша светлость, ваше сиятельство… Должно быть, вывалились в суматохе… Я сейчас всех подниму на ноги…
– И немедленно! – заорал д’Артаньян, собрав остаток сил.
Примерно через четверть часа в дверь бочком-бочком вошел Планше и доложил с опаской:
– Сударь, этот бедолага, я о нашем гостеприимном хозяине, собрался было вешаться, но я его отговорил…
– И зря, Планше, и зря… – откликнулся д’Артаньян, уже поостыв, но все еще пребывая в сквернейшем расположении духа. – В конце концов, «Трактирщик на веревке» ничем не хуже «Трактирщика на вертеле», сдается мне…
– Простите, сударь?
– Пустяки, это я о своем… – сказал д’Артаньян. – Что же, они так и не нашли моих писем?
– До сих пор ищут, сударь, – сказал Планше. – Хозяин поднял на ноги всех, кого только мог, вплоть до конюшенного сторожа и поварят… Только я сильно сомневаюсь, что ваши письма найдутся…
– Почему? – насторожился д’Артаньян. Планше подошел к постели и понизил голос:
– Я тут перекинулся парой слов с прислугой… Из тех, у кого глаз позорче и смекалки побольше… Они мне рассказали интересные вещи, сударь. Когда вашу милость понесли сюда и в обеденном зале никого не осталось, а ваши вещи там по-прежнему валялись, всеми в суматохе забытые, туда зашли эти два прохвоста, Гримо и Мушкетон.
– Это еще кто такие?
– Слуги тех двух мушкетеров, ваша милость.
– Гримо, Гримо… – припомнил д’Артаньян, борясь с головной болью. – Да, именно так его называл Атос…
– Вот именно, сударь. Гримо – это тот субъект с постной рожей святоши и хитрющими глазами. А второй, Мушкетон, – толстый такой нормандец, очень даже представительный для слуги… Клодина говорит, они там пробыли несколько минут… А знаете, что самое интересное? Когда они наконец вышли, тот, который Мушкетон, сказал тому, который Гримо, с гнусной такой усмешечкой: «Знаешь, приятель, я не дворянин, да и ты тоже, так что с нас и взятки гладки, да и спроса никакого. Хороший слуга должен всегда ухватить мысль господина, а то и взять на себя то, что господину проделать – против чести…» А потом добавил: «Никто и не заметит – бешеный гасконец валяется наверху, а его слуга слишком тупой…» Тогда-то Клодина не поняла, в чем дело, но я, как только услышал, сразу догадался. Понимаете?
– Чего же тут не понять? – уныло вздохнул д’Артаньян. – Они решили узнать, кто я такой, посмотреть, не сыщется ли в моих вещах чего-то для них интересного… Дворянин не мог опуститься до такой низости, как воровство бумаг, зато слуга…
– Вот то-то, – печально подхватил Планше. – Если я правильно все понимаю, то потом будет вовсе не унизительно для дворянской чести, если господин поинтересуется, что там за бумаги таскает в кармане его слуга…
– Пожалуй, – согласился д’Артаньян.
– «Его слуга слишком тупой!» – яростно повторил Планше. – Ну, если нам доведется свидеться, я им постараюсь растолковать, что они насчет меня крепенько заблуждались…
– Будь уверен, любезный Планше, – сказал д’Артаньян, надеясь, что ему удалось в точности повторить хищную ухмылку Рошфора. – я приложу все силы, чтобы встретиться еще разок с этими господами. Где господин, там и слуга, так что у тебя будет шанс… Ну что же тут поделаешь, если догнать их мы не в состоянии? Иди, пожалуй что, на кухню и спроси все, что нужно для приготовления бальзама, будем лечиться понастоящему, без аптеки этого коновала…
