Читать онлайн Анна Минибаева - Отец мне ревизор

Корректор Мария Вербина

© Анна Минибаева, 2020

ISBN 978-5-4498-3309-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– К нам едет ревизор.

Эта фраза, сказанная Казаковой патетическим высокопарным тоном, разорвала надвое медленно струящийся отпуск Виктора, наполненный очарованием родных мест, ворчанием собак и тихим шуршанием книг Старика.

Когда это случилось, он гулял по умиротворенным улочкам, с наслаждением вдыхая терпкий запах дыма, струящегося из десятков банных печных труб. Воздух от него дрожал, а дома и деревья словно были подернуты тончайшим занавесом. Солнце уже зашло, и главная дорога вдали, тянущаяся через весь поселок прямиком до главной площади, потихоньку загоралась тусклыми огнями уличного освещения. В переулках же с каждой прошедшей минутой все громче заявляла о себе весенняя ночь. Она стучалась в задернутые плотными шторами окна, мигала черным глазом из-под завалинок и все смелее расправляла плечи в палисадниках. Изредка то один, то другой хозяин выходил на улицу, лениво почесывая живот, торчащий из-под накинутого поверх голого торса полушубка, оглядывал с высоты крыльца переулок, потягивался и медленно тянулся к выключателю. Ночная тьма, сердито потрескивая, бросалась в разные стороны от лучей электрического света – иногда теплых, как желток, а иногда ледяных, словно блеск снега в солнечный день.

В саду Старика было тихо. Тишина вливалась в уши, наполняла голову, расслабляла конечности. Не считая поскрипывания старых деревянных домов, которые словно нашептывали друг другу свои тайны, да шуршания ветвей, ничто не хотело нарушать тишину погружающейся в сон земли. Даже машины припозднившихся жильцов точно старались ехать тихо – легко ворчал мотор под железным корпусом, скрипел гравий под шинами, доносились из салона приглушенные звуки радио.

Когда Виктор, убаюканный тишиной и теплой мягкостью пледа, почти уснул на садовых качелях, тишину разрезал жесткий звук. Он вздрогнул, резко выпрямился, и сладкие сны, гурьбой склонившиеся над ним, прыснули в разные стороны, как спугнутые резким окриком дикие котята. Он нащупал в траве упавший от вибрации телефон, скорее нажал на кнопку уменьшения звука и тупо уставился на экран. Звонила Казакова.

Он не хотел брать трубку.

В этом году майские праздники выдались особенно замечательными – теплые, сухие, до краев наполненные пением птиц. Старик очень звал его погостить – рыбалка, говорил, будет замечательная в такое время. И Виктор согласился – взял несколько дней отпуска в университете аккурат между праздниками, выпросил у преподавателей задание на дом и отправился к Старику. Тот сильно сдал в последнее время, и Виктору хотелось как можно чаще видеться с ним.

Телефон все не унимался, нарушая тишину своим жужжанием. И Виктор принял вызов.

– Вить, тебя почему сегодня на работе не было? – трубка взорвалась требовательным голосом Вилены Казаковой.

– И тебе привет, Вилена. Я взял два дня отпуска, ты меня сама отпустила.

– Может, и отпустила три дня назад, – проигнорировала его приветствие Казакова. – А сегодня в университете жесть что творится. Срочно возвращайся.

– Вилена, я не могу. Я обещал своему… своему другу, что проведу все выходные с ним.

– Ну что ж, дорогой, придется тебе сказать другу, что злое начальство изменило твои планы. В университете настоящий ужас – через несколько дней грядет внезапная проверка. К нам сама Москва едет – ой как не вовремя. Все на ушах стоят. Кажется, работать придется все оставшиеся майские праздники. Отказов я не принимаю, завтра к обеду жду тебя. Заметь, не к восьми утра, как всех, а к обеду – я же знаю, что ты в области.

Вилена положила трубку, а Виктор еще несколько секунд слушал лихорадочные гудки окончания вызова, пытаясь прийти в себя от сокрушительного напора председателя профкома.

Где-то вдалеке завыла собака. Дымная завеса в воздухе вдруг навалилась на него душным саваном, а ночь обступила со всех сторон, угрожающе скаля зубы. Окна в доме Старика все еще оставались темны и слепы – бывало, он не зажигал свет вовсе, подолгу сидя в темноте у окна под ворчание телевизора или старенького радио.

Виктор повел плечами, как бы сбрасывая с себя покрывало, и отправился по узкой дорожке между ягодными кустами, посаженными Стариком в первые годы их с Виктором знакомства. К этому времени темнота уже полностью вступила в свои права. Небо на востоке обсыпала блестящая россыпь звезд, но на западе оно еще светилось слабыми отголосками былого солнечного дня.

В доме было тихо. Старик стоял у окна в дальней комнате, глядя на желтеющий ярким светом детский дом вдали. На его лицо падали теплые отблески, превращая его в бессмысленную маску, и лишь живые карие глаза как всегда блестели холодным светом, словно их глубина отражала свет миллионов звезд.

– Уезжаешь? – коротко спросил он.

– Ага. Начальство вызывает.

Старик никогда не говорил лишнего, поэтому обычно их разговоры были односложными и сухими. Он не любил выражать свои чувства. На вопросы отвечал конкретно. Лишь заводя разговор о любимом космосе, он оживал. В эти моменты его лицо словно начинало светиться изнутри, а речь раздувалась эпитетами, сравнениями, насыщалась терминами, лилась, как полноводная река, которой не было, казалось, ни конца ни края. Квантовая механика, теория относительности, теория струн, теория Большого взрыва вдыхали в него новые силы. Черные дыры, сингулярность, время и пространство, волны и частицы, звезды, галактики – об этом он мог говорить часами. И тогда Старик словно молодел на десяток лет, его руки оживали, а глаза начинали блестеть еще ярче.

Виктор смотрел на ярко освещенное здание детского дома, в котором он провел все детство. Тогда его будущее, как и будущее остальных воспитанников, будто было поглощено черной дырой – на горизонте событий что-то постоянно маячило, но дальше была лишь неизвестность. Они страшились этой неизвестности. Каждый день они дрались за то, что было положено им по праву рождения, – за любовь и внимание немногочисленных взрослых. Не получая этого в должном количестве, их наивные детские сердца огрублялись, черствели раньше времени. Загнанные в рамки строгого распорядка дня, они пытались бунтовать, сбегать, хулиганить. От этого черная дыра их будущего разверзалась все сильнее с каждым днем. У многих она так и не захлопнулась, оставшись черным провалом, в котором исчезали надежды на будущее.

По правде говоря, его черная дыра до сих пор была с ним. Благодаря Старику она сжалась до небольшого зернышка в его душе, но он всегда чувствовал ее присутствие.

В раннем детстве, Виктор точно помнил это, в его душе сияли звезды. Они были такие большие и такие яркие, что могли осветить любое мрачное событие. Свет этих звезд – свет его души – выливался в звонкий смех, в беготню по мокрой серебристой траве, в непрестанные мечты, в прыжки с разбегу в большие отцовские ладони или нежное кольцо материнских рук. Впереди было лишь светлое будущее, в настоящем – лишь счастливые мгновения.

А потом появилась черная дыра.

В тот момент, когда он узнал о смерти родителей, звезды в его душе на миг потускнели, а потом схлопнулись в одну большую и нестерпимо яркую звезду. Свет этой звезды за доли секунды словно втянулся внутрь самой себя, и там, где раньше были лишь радость и счастье, разверзлась бездонная пасть печали и неизвестности. Эта пасть не давала адекватно воспринимать слова милой женщины из соцзащиты, останавливала слезы, которые готовы были пролиться дождем на похоронах. Ночью из этой пасти наружу лезли кошмары, а днем в ней бесследно исчезали улыбки.

С каждым равнодушным взглядом воспитателей, с каждой дракой с озлобленными обитателями детдома, с каждым вновь постигшим разочарованием дыра внутри него становилась все больше. Она почти достигла точки невозврата, когда появился Старик.

В тот день он сбежал из детдома. Перелез через забор и пошел по узкой тропинке, которая вилась по склону пологого холма. Он шел долго, ни о чем не думая, полностью поддавшись шепотам черной дыры. Он не смотрел вперед, лишь себе под ноги. Неудобные ботинки натирали не успевшие зажить мозоли, и он полностью сосредоточился на этой боли. Он шагал все быстрее, не разбирая дороги, а когда наконец огляделся вокруг, понял, что оказался в незнакомом месте. Он стоял на краю оживленной дороги, по которой не останавливаясь сновали автомобили. Что делать дальше, он не знал, поэтому присел на лежащее на обочине бревно и начал считать машины синего цвета. Счет уже приближался к пятидесяти, когда на его плечо легла рука. Витя вздрогнул от неожиданности, но не испугался. Он будто почувствовал, что от этой теплой легкой руки не исходит зла.

– Из дому сбежал, да? – спросил Старик. Да, это был он.

– Нет у меня дома, – буркнул мальчик в ответ.

– Ясно. Я тоже детдомовский.

Старик сидел рядом с Виктором и болтал ногами, совсем как мальчишка. И Витя впервые взглянул в его лицо: уже тогда оно было изборождено морщинами. Кажется, каждую из них проложила какая-то трудная ситуация или невыносимо печальная эмоция. В коротко подстриженных седых волосах еще встречались черные волосы. Тогда ему было около пятидесяти лет, хотя выглядел он много старше.

– Меня Витя зовут, – он протянул Старику тонкую ручонку, и она скрылась в его широких ладонях. Так началась их странная и нелепая дружба.

Виктор посмотрел на свои широкие сильные руки – сейчас он мог взять словно иссохшие руки Старика в свои ладони, сжать их, скрыть его вялую нежную кожу от всего мира. Защитить так, как Старик в свое время защитил его.

На самом деле, наверное, они спасли друг друга. Старик жил у самого подножья холма, на вершине которого располагался детдом, в уединенном доме с большим садом. Каждый день после школы Витя забегал к нему на чай. Старик ставил чайник и рассказывал об астрономии и физике, читал вслух «Приключения Алисы». Когда выдавались ясные теплые ночи, Витя сбегал к нему через дыру в заборе. Старику это не нравилось, он ворчал, что у него будут проблемы, если воспитатели узнают, но каждый раз доставал из шкафа свой старенький телескоп. Постепенно из дома Старика исчезали залежи пустых бутылок и склады грязных оберток от еды, сад расцветал ягодными кустами и фруктовыми деревьями. Виктор же все больше увлекался научной фантастикой: брал в библиотеке Герберта Уэллса, Орсона Карда, братьев Стругацких, Рэя Брэдбери. Под действием приключенческих книг и горящих глаз Старика, по мере открытия новых космических тайн черная дыра в его сердце медленно съеживалась. К тринадцати годам его сверстники, подавленные действием своих черных дыр, курили за гаражами и совершали набеги на окружающие сады, а он помогал Старику ухаживать за садом и изучал физику по его старым учебникам.

Несколько раз Старик пытался усыновить Виктора, но каждый раз получал отказ, и мальчик продолжал прибегать к нему после ненавистной школы, несмотря на то, что с каждым днем все сильнее становился белой вороной в детдомовской тусовке. Он отделился от своих сверстников, которых представлял теперь лишь стаей орков, а потому часто ходил с подбитым глазом или рассеченной бровью. Те годы вновь начали ожесточать его сердце. Когда ему было пятнадцать лет, парни из детдома недвусмысленно намекнули, что его визиты к взрослому мужику, по их мнению, носят явный гомосексуальный оттенок. В тот день он в сердцах заявил Старику, что лучше бы они никогда не встречались. Заявил и тут же пожалел о своих словах, но все равно больше недели не приходил к нему. Та неделя будто подкосила Старика: когда Виктор пришел к нему с повинной, он вновь увидел несколько пустых бутылок у порога – то, что не случалось уже несколько лет. В тот год они оба снова почувствовали гнетущее действие Витиной черной дыры, но смогли с ним справиться.