Сноска (i). Сельская идиллия
Фотография в серебряной рамке, на красной бархатной подложке. Из-за овального стекла смотрит на мир моя прабабушка, и непонятно, что выражает ее взгляд.
Она стоит очень прямо, положив одну руку (с обручальным кольцом) на спинку шезлонга. За спиной у нее типичный задник тогдашней фотостудии – затянутый дымкой холмистый средиземноморский пейзаж спускается волнами от намалеванной террасы, занимающей передний план. Волосы прабабушки разделены на пробор, и косы короной уложены вокруг головы. Корсаж атласного платья с высоким воротником похож на туго набитую подушечку для булавок. На шее у прабабушки небольшой медальон на цепочке, а губы приоткрыты – словно она ждет чего-то. Голова чуть откинута назад, но глаза смотрят прямо в камеру (или на фотографа). Глаза на фотографии темные, и в них отражается какое-то чувство, но какое – сказать невозможно. Кажется, она вот-вот что-то произнесет, но я даже представить себе не могу, что именно.
Я вижу эту фотографию первый раз в жизни. Она появилась у Банти в один прекрасный день, как по волшебству. Том, дядя Банти, только что умер в доме престарелых, и Банти забрала его немногие личные вещи – они уместились в картонную коробку. Банти достала из коробки эту фотографию, и когда я спросила, кто это, ответила, что это ее бабушка, моя прабабушка.
– Она сильно изменилась, правда? – сказала я, обводя пальцем по стеклу контуры прабабушкиного лица. – На той фотографии, которая у тебя есть, она толстая и некрасивая. На той, которую сняли на заднем дворе на Лоутер-стрит, со всей семьей.
Это другая фотография, которая есть у Банти, – на обороте водянистыми голубыми чернилами написано: «1914, Лоутер-стрит». На фотографии прабабушка в окружении всей семьи сидит, большая и квадратная, посредине деревянной скамьи. С одной стороны от нее ее сидит Нелл (мать Банти), а с другой – Лилиан (сестра Нелл). Позади них стоит Том, а у ног Рейчел сидит на корточках самый младший брат, Альберт. Светит солнце, и на стене у них за спиной растут цветы.
– Да нет же, – говорит Банти. – На фотографии с Лоутер-стрит – это Рейчел, их мачеха, а не настоящая мать. Она была их кузиной или что-то в этом духе.
Женщина в рамке с красным бархатом – настоящая мать, истинная невеста – загадочно смотрит сквозь разделяющее нас время.
– А как ее звали?
Банти приходится подумать.
– Алиса, – наконец произносит она. – Алиса Баркер.
Выясняется, что моя новооткрытая прабабушка умерла, рожая Нелл, и вскоре после того мой беспутный дед женился на Рейчел (ненастоящей матери, ложной невесте). Банти смутно, с чужих слов, помнила, что Рейчел позвали в семью смотреть за детьми, на роль плохо оплачиваемой экономки.
– Шестеро детей остались без матери, – объясняет Банти голосом, каким обычно повествует про смерть мамы олененка Бемби. – Он должен был на ком-нибудь жениться.
– А почему ты об этом никогда не рассказывала?
– Забыла, – отвечает Банти.
Забытая Алиса смотрит прямо перед собой. Я осторожно вытащила фото из рамки, и открылись дополнительные подробности искусственного сепиевого мира – большая пальма в латунной кадке и плотная занавеска, прикрывающая угол декораций. На обороте штамп фотографа: «Ж. П. Арман. Передвижная фотографическая мастерская». Ниже поблекшим карандашом: «20 июня 1888 года».
– Двадцатое июня тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, – говорю я, и Банти выхватывает у меня фото и начинает пристально рассматривать.
