обтереть подошвы ботинок о шершавый коврик, а это по приходу в
родные стены была непререкаемая традиция.
Спустя короткое мгновение, Филолет Степанович уже лежал в
кровати, накрывшись одеялом, и трясся, стараясь ни о чем не
думать. Правда, получалось неважно. Только ближе к полуночи ему
удалось заснуть.
Под утро, когда сквозь задернутые шторы в комнату Гомозова
стал проникать тревожный желтый свет, в голове Филолета
Степановича возникло пренеприятное гнусное видение. Ему давно
уже ничего не снилось, а если и снилось – то он помнил урывками,
но сегодняшний сюжет запомнился ему, как нельзя точно,
«помнила» даже кожа. На ней к моменту пробуждения выступили
мелкие капли пота, и все тело сделалось влажным и липким, от чего
Гомозов ощутил себя мерзким слизнем, который обычно прячется в
свежих салатных листьях.
Снился вечер. Сидит он на берегу таинственного мутного,
заплывшего зеленью, болота, помолодевший, с букетом ярко-
красных роз. Сидит, будто ожидает чего-то. А сам чувствует, что
ожидает он неизвестного, значимого, такого, к чему, всю жизнь
свою шел, но к чему именно – в разуме даже догадки не возникает.
Сам не поймет… Свидание – не свидание, праздник – не праздник.
Неизвестно чего ждет. Всё туманно. Только понимает он, что важно,
а что уж там явится важным – одному Богу известно. Главное –
томиться и время выжидать. Так вот он сидит и ждет. Обернулся –
позади лес. Вздохнул глубоко – хорошо. Великая природа! Великая,
пусть и мрачная… Вдруг Гомозов ощутил движение сбоку, будто
кто-то задел его. Обернулся – никого. Что за шельма такая! Кажется
невидаль всякая… Сидит дальше, взирает на спокойную гладь
озера, а самому на душе неспокойно… Думает. Эк, как озеро-то
тиной затянуло, даже лучу негде отразиться. Темнота… Вдруг что-
то как хлестнет его по затылку, Гомозов обернулся – опять никого.
Пустота. В подозрении смотрит вдаль на лес – по верхушкам
деревьев пробежал волной ветер, и тут же ударило морозом ему в
лицо. Деревья жалобно закачались, на лес стал опускаться черный
клубившийся туман. И чувствует Гомозов, что кожа его стягивается,
ссыхается, стареет. Схватился он за лицо, а всё лицо в считанные
секунды одрябло, глянул на руки – кожа на руках сделалась
хрупкой, словно древний пергамент. Бежать бы, бежать бы
подальше от этого леса, уносить ноги скорее! Только куда? Куда?!
Несчастный и побежал бы куда угодно, но только любопытство так
ухватило его, что он все всматривался и всматривался в
потемневший страшный лес, в самую его глубь, в самое его сердце.
Смотрит Гомозов, и видит, что катится на него из страшного леса,
издалека, большой черный ком. И ком этот неясно из чего
сделанный. Весь словно из тумана, но не из тумана вовсе. Из сажи.
Но и на сажу едва похож. И катится ком с невероятной быстротой,
точно зная, куда ему катиться – на Гомозова. Только один у него
объект преследования. Тут уж Филолет Степанович опомнился,
захотел встать и бежать, что есть мочи, но тут осознал, что ноги его
постарели, и, несмотря на исхудалость, отяжелели совсем,
сделались будто каменные, и совсем перестали слушаться, поэтому
встать он теперь не мог. И только оставалось смотреть Гомозову с
ужасом на тот лес, да и на ту гущу черной клубящейся энергии, что
на него мчалась, а она все ближе и ближе. Вскинул он тогда взгляд
вверх, словно прося помощи, да только неба не заметил – кругом
одни кроны деревьев и залились они кроваво-красным, как розы в
