сорвался с места и бросился обнимать Гомозова, добротно
постукивая при этом ладонью по его широкой спине. Только позже
Филолет Степанович заметил, что глаза у Журкина покраснели, как
краснеют обычно у людей, которые вот-вот не расплакались.
Неужто расчувствовался? – поразмыслил Филолет Степанович,
смутившись.
– Ну, как жизнь? Как поживаешь?! Теперь рассказывай! –
начал, наконец, Журкин, расцепив дружеские объятья. –
Рассказывай! Чем живешь, как живешь, чего нового?! Эх, как же
давно мы с тобой не виделись! Сколько лет прошло! Сколько лет
прошло!!! Там уж, наверное, все поувольнялись!
– Да, многие. А я так и живу, Гриш. Все по-старому. Почти
ничего и не изменилось, – пожимая плечами ответил Филолет
Степанович.
– Да, ну! Прямо таки ничего?
– Ничего. Живу все там же, работаю всё там же… Думал вот
машину покупать – передумал… Получается, все как было – так и
осталось.
– А как же на личном? Семью не завел? Жениться не
собираешься? У вас тут, я гляжу, любопытный городок…
– Да, что ты! Не выдумывай! – пресек Гомозов, покривив
ртом. – Что за глупости, Гриша. Жениться… Да и город у нас
совершенно обычный!
– А что такого? Что дурного я спросил?! Подумаешь,
жениться. Чего испугался, будто мальчишка! Скажу я тебе по
секрету, Степаныч, что в нашем возрасте не так уж и опасна эта
выходка. Я тут подумал, и решил куда страшнее одиночество
вследствие этакой жизни. Если бы ты знал, как я боюсь
одиночества…Что нашло на меня, стал бояться до сумасшествия!
Даже сейчас. Вот прихожу домой с работы – а дома-то нет никого,
никто и не ждет. И как-то, знаешь, не по себе, совсем не по себе. Да
и не было такого раньше. Не волновало меня скуднота в личной
жизни, а наоборот – радовала. Ни забот, ни хлопот. Живи – не хочу!
Теперь – тоскливо как-то сделалось. Признаться, я по той причине
даже собаку завел. Хоть она меня дома ждет. Собака, пусть не жена,
а всё хоть приятно, – он усмехнулся. – Прихожу домой, а она – тут
же к двери. Встречает меня, руку лижет, хвостом вертит – радуется.
Иногда даже улыбается. Представляешь, улыбается!!! А ты видел
когда-нибудь, как собаки улыбаются?! Видел?! Видел?! А?
Филолет Степанович холодно пожал плечами.
– Вот и я до того не видел! – не дожидаясь более ответа друга,
тут же вступился Журкин. – А они ведь и в самом деле улыбаются!
Переставляешь, умеют улыбаться! Пройдохи какие! Добрые они
создания, эти собаки! Добрые! Далеко нам, людям, еще до них, хоть
мы и на высшей ступени развития всех живых организмов, так
сказать! Предобрейшие создания… Хе-хе, ей Богу! никого
мягкосердечнее не видывал!
– То-то, три недели назад, на соседней улице собака
трёхгодовалую девочку на две части разорвала. В самом деле,
добрые, – равнодушно буркнул Гомозов.
– Ну, что ты! Что ты всё портишь! Я же не про то… я ж не про
тех собак говорю. Э-э-эх, Филолет Степанович! Филолет Сте-па-
ныч… – протянул обижено Журкин и опустил глаза.
– Ты что заказывать будешь? Наверное, не завтракал еще? –
спросил со всей серьезностью Гомозов после некоторой паузы,
переменив тему.
– Черный чай и вон тот штрудель, что у них там на большой
тарелке красуется. Его хочу. С корицей он, наверное. А еще
запеканку и два кренделя, там в витрине.
– Я закажу, пойду, а то официанты совсем обнаглели! Не
замечают нас, туполобые! Не дождутся чаевых! – Филолет
Степанович со скрипом отодвинул стул и, выйдя из-за стола,
направился к витрине.
Когда он вернулся, диалог старых приятелей продолжился:
